Сокамерники.ру

Кликай на картинк для увеличения

Новогодняя Сказка

Очень красивая сказка...


Мир то ли уснул, то ли замер на вдохе. Замер в ожидании чуда.

Луна выкатилась на небо огромной сырной головой, попутно рассыпав по иссиня-чёрному небосклону звёзды, словно мелкий горох. Звёзды сияли, переливались и задумчиво подмигивали друг другу: точка, точка, тире...

Ночной воздух был настолько чист, что казалось, до неба можно было дотянуться рукой. Дотянуться - и ухватить звезду, а может быть и не одну, а целую горсть. Лишь только изредка, то тут, то там, искрились крупные кристаллы падающих с неба шальных снежинок; они неторопливо поворачивались в воздухе и почти вспыхивали перед тем, как то ли сгореть, то ли растаять на ладонях стоящего у окна человека.

Человек стоял у раскрытого окна неподвижно, сложив руки на груди. Стрелки настенных часов липли друг к другу, раздражающе-томительно тянулись минуты, а Новый Год, казалось, почти не приближался. Его коллеги уже давно разлетелись по городам и странам; подчинённые сидели кто дома, кто в ресторане, кто в гостях с неизменной водкой и холодцом; даже нерасторопные подслеповатые уборщицы разбрелись в неизвестных ему направлениях. Только он один стоял у окна своего кабинета, в абсолютно пустом уже офисном здании.

Он давно уже минул фазу раздражения и злости на себя и никому не нужный праздник; запил водкой фазу горькой досады, после чего плавно перетёк в аморфно-безразличное оцепенение. Себя не обманешь: ему, состоявшемуся и уважаемому человеку, некуда было идти в этот вечер. Коллеги его опасались и не любили, друзья были далеко, а огромная и пустая квартира, в которую он переехал в ожидании развода со своей женой, в настоящий момент наводила на него ужас.

Ему было плохо. Ему было одиноко и страшно. Не так, совсем не так встречают новый год.

Где-то за окном скрипнула ветка и человек вздрогнул.

-Чёрт, - пытаясь взбодриться произнёс он, - водки ещё выпить что ли? С ума здесь сойдёшь.

Он прошёл к небольшому офисному холодильнику, в котором мерно посапывала начатая уже, великолепная, запотевшая поллитра, и налил себе целый стакан. Он уже твёрдо решил, что домой сегодня не поедет. “Закрою дверь, включу обогреватель, перетащу диван из приёмной и тут же заночую” - подумалось ему.

Прозрачная, как слеза, водка замерла в изящном гранёном стакане. Человек задумался в поисках предпразничного тоста, но как назло, в голову ничего не приходило.

“Да ну его”, - вяло подумал он и разом хватил половину замечательно-холодной жидкости, которая уже начала нагреваться в его руке. Водка обожгла желудок, но мужчина снова долил стакан до краёв, желая поскорее завершить этот вечер.

И тут в дверь постучали.

Даже не так: ударили! Ударили, заставив его вздрогнуть повторно, уже второй раз за несколько минут.

-Кто? - от неожиданности фальцетом крикнул он.

-**й в пальто! - солидный бас донёсся с улицы через открытое окно. - Открывай!

Зацепившись ногой за кресло, и едва не растянувшись на сияющем паркете, человек ринулся ко входу. Какая, в конце концов, разница кто стоит за дверью?

То ли от водки, то ли от волнения, пальцы не слушались, и проклятая кнопка электрического замка не желала нажиматься. Тихо ругаясь, человек схватился за замок двумя руками и со скрипом вдавил кнопку в панель. Язычок замка лязгнул, дверь бесшумно отъехала в сторону...

На крыльце стоял препаскудный мужичонко лет шестидесяти, изрядно помятый и изрядно же поддатый. Пузатый и невысокий. Красная шапка с белым навершием на голове, красное пальто отделаное по краям белым же, красные, жутко грязные сапоги, в руках - палка и красный мешок.

Из под шапки выбиваются сивые волосья, на лице сивые усищи и сивая, куцая бородёнка. Под глазом - здоровенный фонарь и ухмылочка на лице, прошу заметить, глумливая.

Человек с удовольствием сжал кулак, готовясь увещевать шутника по зубам, как вдруг взгляд его упал немного левее. Святые угодники!.. Сани! Небольшие, с виду необычайно увесистые, заляпанные грязью почти до самых поручней. В сани запряжён (вот умора) - тощенький коричневый мерин под стать хозяину: фыркает косясь по сторонам, то и дело припадая на задние ноги. А чуть позади него - аналогичного цвета, куча.

-Ах, ты!.. - выдохнул хозяин офиса, но...

Не стоят на земле сани, а висят в воздухе в полуметре над землёй. И мерин припадать-то припадает, но земли под ногами нет. При этом куча спокойно дымится на земле, а мерин трясёт головой, как будто вот вот скажет: ну, ты теперь видишь, что я не имею к этому никакого отношения?..

-Что скворечник разинул? - не дав опомниться, сипловатым басом спросил пришелец, - В дом-то хоть пригласишь?
-Э-э-э...
-Спасибо и на том. - Мужичок забросил свой мешок на плечо и шагнул в светящийся прямоугольник двери. - Глухонемой? - уже изнутри пробасил он.
Ошалевший хозяин офиса прикрыл дверь и на негнущихся ногах проследовал за гостем, пытаясь собрать в кучу свои мысли.

-Э-эх! - гулко выдал Дед, опрокинув в огромную свою пасть стакан водки, который ему никто не предлагал. При офисном свете Дед оказался ещё более пьяным и помятым чем казалось вначале: шапка съехала на правое ухо, борода была всклокочена и забрызгана грязью, половина пуговиц напрочь отсутствовала, на спине замечательного пальто красовался отпечаток огромного сапога.
-Где тебя так? - слабым голосом выдал хозяин офиса.
-Чуть не приняли на Кутузовском, - неохотно выдал Дед. - Подрезал меня крайслер чёрный, я в столб. И менты тут же: а где у тебя регистрация, а где у тебя огнетушитель?.. Сказали что на чечена похож, - всхлипнул он и вытер нос рукавом. - Зовут-то как?
-П-павел!
-Будем здоровы! Меня-то хоть узнал?
Павел собрался ответить, но от волненя только икнул.
-Неужели?..
-Да, да! Зенки протри! - раздражённо ответил Дед. - Это у тебя вся водка? - он кивнул на полупустую бутылку.
-Вся.
-Ничего, у меня есть, - дед развязал мешок и достал бутылку. - Маленькая. Маленькая литра! Закуска тоже есть. Давай! присели-дёрнули!
Дед по хозяйски разложил закуску на небольшом столике и разлил остатки водки по стаканам. Почесал бороду.
-Ну, с праздничком! - выдал он в лицо Павлу, дохнув чесноком и перегаром.
Дёрнули.
Мягкая волна пошла по телу, растворившись тёплым шариком где-то в районе желудка. Захотелось есть и Павел подцепил приличный кусок сала с чёрным хлебом. Вкусно было невероятно.
-А то! - словно прочитав его мыли сказал Дед. - Это тебе не синтетика, бля! Давай ещё по одной и тогда уже поговорим.
Он звонко ударил в дно новой бутылки ладонью, бутылка всхлипнула, выплёвывая пробку, а четыре секунды спустя стаканы были уже полны.
Дёрнули ещё раз и Павел почувствовал, что расслабился окончательно.
Дед заметно посвежел. Щёки его порозовели, борода разгладилась и даже синяк вроде бы потускнел.
-Слушай, дед! А ты вообще... сам-то откуда?
-Родом что ли? - Дед хрустнул крепким солёным огурцом, - Из под Вологды.
-Как из под Вологды? у тебя что ли мама-папа есть?
-Были. - Коротко ответил Дед. - Как и у всех.
-Прости, - извинился Павел. - Я как-то...
-Родился под Вологдой, в селе небольшом. Стрельцы называется. - перебил Дед, - С шведом бился в северной войне, под Смоленском ранен был. Доживал свой век бобылём, пока не явился мне. Он.
-Кто? - понизив голос и вжав голову в плечи, спросил Павел.
-Дурак что ли? - Дед выкатил глаза и благоговейно ткнул пальцем в потолок, - ОН! Явился и сказал, что будет у меня работа. Дарить людям праздник и учить не терять веры. Каждому ведь по вере воздаётся. Слышал о таком?
-Слышал, - ошалело ответил Павел, - я и не думал...
Дед тем временем снова разливал.
-Слушай, - возбуждённо прололжил Павел, - А Снегурочка, это кто?
Дед заговорщически подмигнул и осклабился.
-Эт ба-аба моя! - с удовольствием растягивая слово “баба” ответил он. Внучкой кличу чтоб детей не смущать, а так ведь скучно одному-то. Работа сезонная, а остальной год знай дрова коли да печь топи.
-Я так и знал!! - крикнул Павел, - Знал, чувствовал! Ах, пройдоха!! - он хлопнул деда по плечу. - Давай за женщин!
-Святое, - пробасил дед. Выпили.
Очертания предметов стали более плавными, свет - мягким. Павел потёр глаза.
-Сезонная, говоришь? А ты что, правда ко всем желающим успеваешь за одну ночь? Вот так просто?
-А кто ж тебе, дурья голова, говорит что это просто? - дед расправил свисающие усы и крякнул. - Просто только кошки родятся. Успеваю, но не ко всем. Только к тем, кто верит. И ждёт. Такие всегда дожидаются.
Павел смотрел на сидящего перед ним Деда. Перед глазами плыло. Он снова протёр глаза руками и встряхнул головой.
-Бред! Галлюцинация! Я наверное, выпил чего-то или съел... Я ведь правда уже почти поверил... Но ведь этого не может быть!... Я знаю!
-Эх и дурак же! - беззлобно и чуть грустно перебил Дед, - Что ж ты маловерный такой! Детьми в чудеса верите, а взрослеете - уж не верите и своим глазам! Ты слыхал что я о вере-то говорил?
-Слышал. Не глухой. Только ты меня верой-то не кори. В пять лет я ещё верил. В шесть уже нет. Напомнить почему?
Дед спрятал глаза.
-Я попросил здоровья для своей больной мамы и пластмассовый пистолет, который присосками стрелял. Чехословацкий. У всех такой был. У меня одного не было, потому что мама болела и не могла купить. Я всю ночь не спал, ждал что ты придёшь. А ты не пришёл. Пистолета я так и не получил, а мама умерла через две недели. Это был плохой год. Я перестал верить в чудеса.
Дед долго молчал.
-Знаешь, - вздохнул он. - Все когда-то ошибаются. Все, кроме Него! - он снова указал пальцем в потолок.
Снова помолчал.
-Ты прости меня, Паша. Прости если сможешь. Знай только, что не мог я тебе помочь. Ни жизнью, ни смертью я не ведаю, да оно, наверное, и хорошо.
Павел долго смотрел на деда в упор. В этот раз тот не отвёл взгляда.
-Давай-ка мы ещё на посошок, и пойду я.
-Уже? - вздрогнул Павел. - Уходишь?
-Пора мне, Паша, - звякая стеклом ответил Дед. -Работы много, сам знаешь. Ночь такая.
Выпили на посошок.
-Паша, - тон Деда стал просящим. - Знаю, я виноват, но ты всё-таки поверь. Не мне - так ей поверь. И позвони. Не спят ведь. Ждут тебя.
-Откуда знаешь? - Павел вскочил с дивана. Ноги были ватными, перед глазами плыли круги.
-Паша, Паша. Мне ли не знать? Жизнью и смертью я не ведаю, но в любви кое-что смыслю. Не терзай ты жену свою. Не было там никого и не могло быть. И дочка из-за твоего безверия да гордыни страдает. Как ей-то сердечко своё надвое делить?.. и ты здесь один, домой, в пустую квартиру идти боишься. Позвони. Всё ещё можно вернуть.

Если верить. И хотеть.

Павел осел на диван. Глаза слипались, голова шла кругом.
Дед подошёл к дивану. Потёртая шапка на голове превратилась в мощный тяжёлый красный колпак с белым мехом. Куцая, грязная борода стала снежно-белой, и раздалась вширь; усы обрамляли её словно ледяные водопады. Щёки горели румянцем, от синяка под глазом не осталось и следа. Массивная шуба застёгнутая на тяжёлые золотые петли, ниспадала до пят. Дед Мороз казался огромным... или это Павел вновь стал пятилетним ребёнком?..

-А ты спи, спи! - тихим басом пропел Дед Мороз, укрывая Павла одеялом, - А проснёшься - всё будет по-иному. Ты только верь. Верь. Каждому по вере воздаётся. И дочке обязательно расскажи. Она-то знает. Она всё знает.

Перед тем как уснуть, Павел увидел как Дед достаёт из своего мешка небольшую коробку, обёрнутую в газету и перевязанную ленточкой... Или ему это приснилось?..

...


Офисные часы натужно пробили двенадцать, возвестив о начале нового года. Павел вскочил с дивана. События последнего вечера молнией пронеслись в голове. Он быстро окинул взглядом офис и с тоской вздохнул: одна бутылка, один стакан на столе, нехитрая закуска. Он просто опьянел и уснул, впрочем как и задумывал.
Чёрт! - Павел схватился за голову. - Сон. Пьяный сон. И Дед Мороз, и праздник, и ожидающая его дома семья. Никто его, конечно, не ждёт. Может быть спят уже, а может быть у Дашки уже другой папа...
На улице уже в полную руку грохотали праздничные фейерверки и Павел машинально двинулся к окну, споткнувшись обо что-то, лежащее на полу.
Маленькая коробка, обёрнутая газетой и перевязанная ленточкой.
Негнущимися пальцами Павел поднял её с пола и содрал газету. Сердце колотилось в ушах и висках, когда он медленно открыл крышку.
Пистолет. Синий, пластмассовый пистолет и целых три присоски. Он выгреб игрушку из коробки и прижал к безумно колотящемуся сердцу. Звонить, звонить!!!!

...

Из пустого офисного здания, на громыхающую праздничными огнями улицу, выбежал человек, одной рукой прижимающий к груди пластмассовый пистолет с тремя присосками, а другой набирающий по памяти неложный номер на своём мобильном телефоне.
-Маришка! Маришка! С Новым Годом тебя, родная! И Дашеньку! Мариш, я вас очень люблю! Очень! И ничего мне больше от жизни не надо. Только чтобы вы рядом. Можно я к вам приеду? Можно? А Дашка не спит? Папу ждёт?..

...

Человек бежал по ночной улице.
Слёзы, падающие из его глаз, замерзали на асфальте и переливались в призрачном лунном свете маленькими сияющими бриллиантами.

© kmdfm

С Новым Годом!

Письмо девушки парню в армию!:):):)

Жми на картинку для увелечения

Взрослые игрушки

Опять Мама Стифлера выдала, читал из под стола :):):):):):):) Зачёт!

Когда коту делать нехуй – он себе яйцы лижет. © Народная мудрость.

- Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! – муж пнул меня куда-то под жопу коленкой, и похотливо добавил: - Тебе понравицца, детка.
Детка.
Блять, тому, кто сказал, что бабам нравицца эта пиндосская привычка называть нас детками – надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и ёбнуть. В гычу. За попытку сунуть язык в моё ухо, и сделать им «бе-бе-бе, я так тибя хачю» – тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и нихуя ни разу не иратично – реакции никакой.
- Сто раз говорила: не называй меня деткой! – я нахмурила брови, и скрипнула зубами. – И идея мне твоя похуй. Я спать хочу.
- Дура ты. – Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы – это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.
- Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что.
Муж оскорбился:
- В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?
Ахуеть. Геймер, бля. Поиграем. В два часа ночи.
- В дочки-матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?
Со мной сложно жыть. И ебацца. Потому в оконцовке муж от меня и съёбся. Я ж слОва в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном…
- В рифмы, бля! – не выдержал муж. Пакля!
- Хуякля. – На автомате отвечаю, и понимаю, что извиницца б надо… Годовщина свадьбы веть. Вторая. Это вам не в тапки срать. – Ну, давай поиграем, хуле там. Во что?
Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо.
- Хочу выебать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас – самое время для того, чтоб многозначительно бзднуть, но не смогла как не пыталась.
Повисла благостная пауза.
- Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
- Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будеш ты.
Да гавно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам што свиней резать, што ебацца – лиш бы кровища…В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества штоле? Как нехуй делать!
- Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?
Самой уж интересно шопесдец.
Кстати, игра в школьницу – это ещё хуйня, я чесно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так её муж долго на жопоеблю разводил, но развёл только на то, чтоб выебать её в анал сосиской. Ну, вот такая весёлая семья. Кагбутта вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей за это сто баксоф на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлёкся. В общем, Маринка уже перецца от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдуг её муж говорит: «Упс!». Дефка оборачивается, а муш сидит, ржот как лось бамбейский, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: «А где остальное?», а муш (кстати, ево фамилие – Петросян. Нихуя не вру) уссываецца, сукабля: «Где-где… В жопе!» И Марина потом полночи на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксоф не помогли.
А тут фсего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
- Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходиш ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу. Как идея?
- Да пиздец просто. У меня как рас тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумееца, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то хуёвая. Низачот, Вольдемар.
- Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмём. Похуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное – он белый. Бант похуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна.
Какая, бля, дудка????????? Дудка ему нахуя?????
- Халат спизжу, нехуй делать. Фартук возьму. А дудка зачем?
- Дура. – В очередной раз унизил мой интеллект супруг. – в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёш? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке – сила. Это ж все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был щастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому? Ну и мудаки.
В тёмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:
- Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?
- Это ты, Машенька? – отвечает из-за двери Вова-извращенец, - Входи, детка.
Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:
- Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт!!! Заново давай!!!
- Сорри… - доносицца из темноты, - давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
- Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?
- Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачю». Маршырую по-пианерски.
И ахуеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбаецца:
- Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
- Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? – спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
- А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздецца. Я и твои трусики постираю.
Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ога. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.
- Не… - блею афцой, - Я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё-таки.
Задираю мамин халат, и паказываю мужу песду. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…
- Замечательно! – шепчет Вова, - Математика – это наше фсё. Сколько будет трижды три?
- Девять. – Отвечаю, и дрочу дудку.
- Маша! – Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук. – ты гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
- Очень! – с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй, - Пися – это вот это, да?
- Да! Да! Да, бля! – орёт Вова, и обильно потеет. – Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравицца, Маша Петрова?
- До охуения. - отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
- Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!
- Я без трусов, Василиваныч, - напоминаю я извру, - могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
- Дай померить фартучек, Машабля!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне – кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую годовщину свадьбы – и я скажу кто вы.
- Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. – снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:
- Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мушская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужые писи за батончег Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
- Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
- Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживаецца Вовино барахло, и огрызаюсь:
- А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока буит трижды три?» Какой, бля, десятый класс?!
Вова плюхаецца на стул, и злобно шепчет:
- А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое?
- А нахуя они мне?! – тоже ору шёпотом, - мне они даже в институте нахуй не нужны! Ты ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?!
- Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
- Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
- Блять, с тобой даже поебацца нормально нельзя! – не успокаиваецца муж.
- Это нормально? – вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, - Заставлять меня дудеть в дудку, и наряжацца в хуйню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочеш потрогать маю писю?» Сам её трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!
- Пожалуйста!
- Ну и фсё!
- Ну и фсё!
Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздаёцца деццкий плач. Я реагирую первой:
- Чо стоишь столбом? Принеси ребёнку водички!
Вова, как был – в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.

… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу…
- Славик! Славик! – истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, - Помогите! Насилуют!
- Да кому ты нужна, ветош? – раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
- Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерская!
Мама жгла, беспесды.
- Отпустите мой хуй, мамаша… - наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.
Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорвацца до чьего-то там хуя – это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы песдюлей за сворованный халат, и извращённую половую жызнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справицца о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
- Сегодня, как ни странно, меня не пиздили по лицу мокрым хуем, и не выкололи глаз дудкой. Стало быть, жыва.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пиздец какая сентиментальная…

© Мама Стифлера

Праздничный пирог

Очередной креатив от Мамы Стифлера радует отличным слогом и весёлым содержанием :):):)

Я Восьмое Марта не люблю. С утра на улицу не выйти – кругом одни пианые рыцари с обломками сраных мимоз. И все, бля, поздравляют ещё. «Девушка,» - кричат, «С праздником вас! У вас жопа клёвая!»
А твой собственный муш (сожытель, лаверс, дятька «для здоровья» - нужное подчеркнуть) – как нажрался на корпоративной вечерине ещё седьмого числа вечером – так и валяецца до трёх дня в коридоре, с вывалившимся из ширинки хуем, перемазанным оранжевой помадой. Нет, он, конечно, как протрезвеет – подорвёцца сразу, и попиздячит за мимозами и ювелирными урашениями грамма на полтора весом, но настроение всё равно нихуя ни разу не праздничное.
Некоторое время назад я прикинула, что Восьмого Марта гораздо логичнее нажрацца с подругами в каком-нить кабаке-быдляке, а без сраных мимоз я обойдусь. Поэтому выключаю все телефоны ещё шестого числа, чтоб восьмого не стать жертвой пианых рыцарей, и жыву себе, в хуй не дую.

И с подарками не обламываюсь. У меня сынуля – креативит дай Бог каждому так. То на куске фанеры, размером полтора на полтора метра, выжигает мой облик с натписью «Я тебя люблю» (называецца картина «Милой мамочки партрет». Я там немножко лысовата, с одним ухом, в котором висит серёжка размером с лошадиный хуй (формой тоже похожа), покрыта сине-зелёными прыщами (сын у меня реалист, рисовал с натуры, а у меня за три дня до начала критических дней завсегда харя цветёт) и улыбаюсь беззубым ртом), то вырежет из куска обоев двухметровую ромашку, и я потом три дня думаю куда её присобачить…
В общем, мальчиком я своим горжусь сильно, но в прошлом году сынуля меня подставил. Сильно подставил. Капитально так.

Всем известно, что в любом учреждении Восьмое Марта отмечают седьмого числа. Школа – тоже не исключение. Всё как положено: празничный концерт, мальчики дарят девочкам хуйню разную, а родители, тряся целлюлитом, быстро сдвигают в классе парты, и накрывают детям поляну. Для чаепития. Ну там, пироженки всякие покупают заранее, печеньки и прочие ириски.
Честно скажу – не люблю я такие мероприятия. Стою как овца в углу, скучаю, и ничего не делаю. Потому как ко мне у родителького комитету давно доверия нет. На мне крест поставили ещё три года назад, когда я на родительское собрание припиздячила в рваных джинсах с натписью ЖОПА на жопе, и в майке с неприличным словом ЙУХ. Ну, ступила, ну, не подумала – с кем не бывает…. Однако, меня в школе не любят, и за маму не считают.
В общем, это я к тому, что для меня походы на вот такие опен-эйры – это пиздец какая каторга. Только за ради сына хожу. Чтоб, значит, спиктакли с ево участием посмотреть. Кстати, мне кажецца, что моего мальчега в школе тоже не любят. Иначе, почему ему вечно достаюцца роли каких-то гномиков-уёбков, зайчиков в розовых блёстках, а один раз он изображал грязного падонка, которого атпиздили какие-то типа атличники строевой подготовки, хором распевая незатейливую песенку типа «Ты ленивый уебан! Это стыд, позор, и срам! Быстро жопу ты подмой – будешь бля пиздец ковбой!»? Что-то типа так. Там всё складно было, но я уже не помню.
Ну вот. Значит, на календаре – шестое марта. Одиннадцать часов вечера. Я, чотам греха таить, собралась бездуховно поебацца с бойфрендом Димой, пользуясь тем, что сын остался у своей бабки, которая, в свою очередь, была намерена жостко дрочить Андрюшу на предмет знания своих реплик в очередном гомо-педо-спектакле.
Уж и Дима пришол, и я уж обрядилась в традиционный пеньюар для ебли, и всё уж шло к тому, что меня щас отпользуют в позе пьющево оленя, но вдруг зазвонил телефон.
Я, не глядя на определитель номера, схватила трупку, и вежливо в неё спросила:
- У кого, бля, руки под хуй заточены?
Ну, понятно ж, что нормальные люди в одинаццать вечера на домашний звонить не будут. Для этого мобильник есть. Значит, у кого-то мухи в руках ибуцца, и они куда-то не в ту кнопочку тыцнули.
- У меня… - раздался из трупки смущённый голос сына, а я густо покраснела. – Мам, у меня на мобиле бапки кончились, ты извини, што домой звоню..
Я прям умилилась. Ну, до чего ш воспитанный у миня рыбёнок! Весь в папу, слава Богу.
- Ничего, - отвечаю, - чо надо, сыночек? Бабушка достала? Послать её надо? Это ж мы запросто!
- Нет… - всё ещё стисняецца отпрыск, и тихо добавляет: - Ты миня убьёш.
И тут мне стало страшно. До того момента убить Дюшеса мне хотелось тока один рас. Когда мне позвонили из школы на работу, попали на директора, и заорали тому в ухо: «Передайте Раевской, што ей песдец! Её сын-сукабля, пырнул ножом аднакласснега!».
Нет, вам никогда не проникнуцца той гаммой чуфств, в кою окунулась я, пока неслась с работы домой, рисуя в своём воображении труп семилетнево рибёнка, который венчает горка дымящихся кишок. А у трупа сидит мой голубоглазый сынуля, и аццки хохочет.
Это песдец, скажу я вам.
Вот тогда мне в первый и в последний раз в жызни хотелось убить сопственного сына.
В оконцовке я, правда, почти что убила ту климаксную истеричку, которая позвонила мне на работу. Патамушта убийство, на самом деле, оказалось обычной вознёй из-за канцелярского ножа. Сын, типа, похвалился, а одноклассник, типа, позавидовал, и захотел отнять. Ума-то палата – вот и схватился ребёнок рукой прям за лезвие. Ну, порезался конечно. Я тогда Дрону пиздоф всё равно дала, ибо нехуй в школу ножы таскать, в первом-то классе. Хоть бы даже и канцелярские. Ну и забыла уже. А тут, вдруг, такие заявления…
Я покосилась на бойфренда Диму, глазами приказывая тому зачехлить свой хуй обратно, ибо дело пахнет большой кровью, и ебли севодня явно уже не будет. Сынуля у меня не из паникеров. Рас решыл, что я ево убью – значит, придёцца убить.
- Што там у тебя, Андрей? – сурово спросила я, делая акцент на полном имени сына. Штоп понял, что я уже готова к убийству, еси чо. Я никогда Дюшу полным именем не называю. Только когда намерена вломить ему люлей всяческих.
- Мам, это жопа… - выдохнул в трубку третьеклассник Андрюша, и зачастил: - я знаю, ты меня убьёшь. Сделай это, мать, я заслужил. Но сначала выполни мою просьбу. Я забыл тебе сказать, что завтра, к десяти часам утра, ты должна принести в школу на празник пирог. Сделанный сопственными руками. Покупной не катит. Конкурс у нас проводицца. Кто не принесёт пирог – тот чмо.
Последняя фраза была сказана со слезами.
Ну вот уш нет! Сын Лиды Раевской не может быть чмом по определению! Значит, будем печь пирог! Но вслух я сказала:
- Я непременно убью тебя, Дрон. Иди спать. Будет тебе пирог.
- Спасибо, мамочка! Я тебя люблю! – сразу ожил сын, поняв, что ево никто убивать не будет. Ибо я назвала ево Дроном, а не Андреем, и дал отбой.
Приплыли, дефки… Из меня кандитер как из говна пуля. Не, я умею, конечно, всякий там хворост печь, пирожки с капустой, и даже фирменный четырёхярусный торт с фруктами, но никогда не держу в доме запасов муки на пять лет, глазури, изюма и прочих краситилей Е сто дваццать пять.
Время, напомню, одинаццать вечера. Даже уже больше. В магазин идти в лом. Лезу в холодильник.
Яйца есть. Сахар тоже. Лимон сморщенный, похожий на Ющенко, нашла. В шкафчике ещё муку нарыла. Правда, блинную. Фсё. Список ингридиентов кончился. Ну, думаю, захуячу-ка я щас Мишкину кашу.
Вываливаю все ингридиенты, включая Ющенко, в миску, взбиваю всё миксером, в порыве вдохновения натрясла в тесто ещё прошлогоднего изюма и кинула туда шоколадку Алёнка.
Получилось француское блюдо Блевансон.
А нуихуй с ним.
Выливаю всё это на противень, сую в духовку, и жду пятнаццать минут.
Когда я открыла духовку – я ахуела. Оттуда на меня смотрела большая коричневая жопа.
Реальная жопа. Даже с анусом.
Отчево-то сразу вспомнилась фраза «Такая только у миня и у Майкла Джэксона».
- Здравствуй, жопа.. – сказала я, и кровожадно тыкнула вилкой в правую жопную булку.
Булка сразу сдулась.
- Эгегей!!!! – заорала я, и ткнула в левую булку.
Ту постигла та же участь.
Потом я отковырнула анус, который оказался изюмом, сунула ево в рот, задумчиво пожевала, и вытащила противень целиком.
Блевансон полностью испёкся. Не считая того, что по краям он дэцл подгорел.
Хуйня-война. Прорвёмся.
Разрезаю пласт пополам, одну половинку мажу каким-то столетней давности вареньем, другой половинкой накрываю первую, обрезаю ножом края – и получаю какое-то уёбище правильной прямоугольной формы. Штоп придать ему сходство с кондитерским изделием – обмазываю уёбище целиком вареньем, и посыпаю раскрошенным толкушкой пиченьем «Юбилейное». Говно, конечно, получилось, но главное, что сына чмом никто не назовёт.
Чувствовала я себя тогда царевной-легужкой: «Ложись спать, Иван-Царевич, утро вечера мудренее, буит тибе пирог для батюшки, бля»
Говнопирог я аккуратно упаковала в обувную коробку, и с чувством выполненного долга попесдовала в спальню за порцией оральных ласок. Я патамушта их беспесды заслужыла.

Утром я подорвалась в девять сорок пять, и, наскоро умывшысь-причесавшысь, пописдела с обувной коробкой в школу.
Мордашку сына, маячавшую в окне, я заметила ещё издали, и помахала ему коробкой. Сын подпрыгнул, и исчез из поля зрения. Наверное, меня встречать побежал.
Так и есть. Не успела я ещё войти в школу, как на меня налетел Дюшес, одетый в чорные лосины с каким-то пидорским лисьим хвостом на жопе.
- Ты сегодня изображаешь Серёжу Зверева? – спросила я, снимая шубу.
- Нет, - совершенно серьёзно ответил сын, - я играю тушканчика Лёлика.
- Пиз… То есть одуреть можно… - сказала я, и отдала Дрону говнопирог: - Неси в класс. Твоя мама – кондитерский гений.
Зря я наивно рассчитывала, что все родительские пироги просто выставят на стол, и сожрут.
Нет.
Всё оказалось хуже, чем я думала.
Классная руководительница сына, облачившаяся по случаю празника в леопардовое платье с люрексом, аккуратно записывала в титрадку кто чо припёр пожрать, и фтыкала в выпечку канцелярские скрепки с бумашками, на которых размашысто писала фамилии родителей.
Я забилась в угол. Патамушта увидела, что напекли другие, порядочные мамашы.
Там были какие-то немыслимые торты в полметра, облитые желе, утыканные кивями и фейхуями, и замысловатые пиченья в пять слоёф.
Мой говнопирожог на этом фоне смотрелся аццки непрезентабельно.
Стало очень жалко сына. Патамушта было понятно, што щас ево всё равно назовут чмом, и рибёнок понесёт психологическую травму.
- Семья Раевских! – громко провозгласила учительница, поправила рукой сиську, норовившую вывалицца из лепёрдовых одежд, и с хрустом воткнула в мой пирог табличку.
Мамашы в празничных ритузах кинули взгляд на мой кулинарный шыдевр, и разом прекратили делицца рецептами.
- Что? – в гулкой тишыне спросила я, - Рецепт дать? Хуй вам. Это семейный секрет.
Сын радостно заулыбался, а мамашы разве что не харкнули в моё йуное ебло.
- Прошу детей к столу! – сиреной взывыла обольстительная учительница, и фсе дети резво кинулись жрать.
Мамашы вцепились друг дружке в ритузы, и алчно смотрели чьё произведение искусства пользуецца бОльшим спросом.
Я стояла в углу, и грусно зырила на свой одинокий пирожочек, который никто не жрал. Стало ужасно обидно.
Я отвела взгляд от своего питомца, и столкнулась глазами с сыном.
«Мам, не ссы» - прочитала я по его губам, и натужно улыбнулась. Мол, не ссу, сынок, тычо?
Сын наклонился к уху сидящего рядом с ним товарища, и что-то ему сказал, от чего мальчик вздрогнул, и быстро прошептал что-то на ухо уже своему соседу.
Минуту я наблюдала за цепной реакцией в рядах пирующих, и икнула, когда последний из сидящих поднялся, и громко крикнул:
- А где пирожок Андрюшиной мамы?
Какая-то маманька небрежно подтолкнула тарелку с моим кушаньем по столу, отчего пирожок с тарелки свалился, и громко стукнулся о стол. С таким брутальным железным звуком.
Ещё через минуту от моего пирога ничего не осталось.
Мамашы смотрели на меня с яростью, и жамкали потными ладонями свои ритузы, а я пила воду из-под крана, стремясь унять икоту.
Мой пирог съели! Целиком! До крошки! И никто не проблевался!!!
Вы верите в это? Вот и я не верила.
Я не верила до последнего. Не верила даже тогда, когда получила на руки красную почётную грамоту, гласящую: «Награждается семья Раевских, занявшая первое место в конкурсе «Кулинарный мастер», за самый вкусный и красивый пирог». Грамоту я получала в абсолютной тишине, которую нарушили лишь рукоплескания моего сына. Мамашы и учительница смотрели на меня как на наебавшего их человека, но молчали, и не выёбывались. И правильно. Они ж меня не первый год знают.
Потом был празничный концерт, и мой сын порвал весь зал, когда у него во время монолога «Я – тушканчик Лёлик, и я очень давно не кушал, и пиздецки оголодал..» - лопнули на жопе лосины, явив зрителю заботливо откормленную мною Дюшкину задницу.
А когда мы с Дюшесом шли домой, держась за руки, я не выдержала, и спросила:
- Дюша, сдаёцца мне, наш с тобой пирог нихуя не самым лучшим был… Тогда почему ево так жадно схуячили твои товарищи?
Сынок покраснел, потупил взгляд, и тихо признался:
- Девочкам я сказал, што те, кто сожрёт твоё говн.. твой пирог – будут такими же красивыми как ты, а мальчикам просто сказал, что отмудохаю их девятого числа в сортире, если они не попробуют твой коржык. Вот и всё. Ты не обижаешься?
- Нет, - ответила я, и серьёзно добавила: - я люблю тебя, тушканчик Лёлик.
- Я тебя тоже, мамаша с дырявым пупком – явно передразнивая учительницу, ответил сын, и приподнявшысь на цыпочках, поцеловал меня в щёку.

Я не люблю Восьмое Марта.
Я ненавижу мимозы и пианых рыцарей с их ебучими подарками.
Я люблю своего сына. Своего Дюшеса. Своего тушканчика Лёлика.
И ради него, на следущее седьмое марта я испеку свой фирменный торт, и снова выиграю почётную грамоту.
Теперь уже заслуженно.

Мама Стифлера

Кнопка

Возможно, было действительно не самой умной идеей втыкать нашему шефу канцылярскую кнопку в сидение кресла. Мы ведь не дети какие, даже Люська-секретарша. Но мы это сделали. Сисадмин Васин притащил из дома кнопку, и это, бл%, была кнопка с большой буквы – старая, ржавая, огромная. В годы совка такими кнопками прихерачивали к кирпичным стенам стенгазеты для стройбатовцев. Мы прокрались в шефский кабинет, пока его владелец бухал с вип-клиентом в ресторане, и разместили сюрприз в зоне посадки левого полужопия. Разошлись по рабочим местам и стали ждать новостей. Шеф вернулся через час. А еще через минуту мы услышали скрип кресла и сдавленное: «УхррррСУКИ».



Пока мы радостно смеялись, пострадавший вышел из кабинета. Его лицо было перекошено ниибаццо мучением, но он не сказал ни слова. Однако все, даже Люська-секретарша, почему-то сразу догадались: виновные уже назначены.



Первым попал менеджер по продажам Спиридон. Перед выходом из офиса он обнаружил, что шнурки его меховых ботинок туго связаны друг с другом такими морскими узлами, что развязать их нет никакой возможности. И тогда мы вспомнили, что шеф – яхтсмен и ваще потомственный моряк н@х. Выбирать Спиридону было особо не из чего: либо переться домой в 30-ти градусный мороз в сменных мокасинах, либо резать шнурки. Он порезал шнурки и вставил свои кегли в ботинки.

Дома он так и не смог их снять, потому что мех изнутри оказался пропитан каким-то особо мощным клеем.



Но на этом шеф не остановился. Больше того – он только вошел во вкус.



Следующая беда случилась с Люськой-секретаршей. Она пошла обедать, оставив включенной свою аську. Когда она вернулась, всем ее бойфрендам и подружкам-шалашовкам были разосланы сообщения грязного, оскорбительного содержания со множеством извращенно-сексуальных инсинуаций. Меньше всех повезло ее родной маме, которая поддерживала связь с Люськой из своего офиса под ником «Mama Kisya». Именно ей озверевший шеф счел необходимым отправить информацию: «Я твоего мужа фачила в анал ручкой от веника!!! А ты – с***, блидина и замужем за пидором!!!!!!».



Люська долго ревела, уткнувшись мордахой в клаву и извозив ее штукатуркой до полной неузнаваемости. Мы утешали несчастную, как могли (менеджер Спиридон делал это в зимних меховых ботинках, которые не снимал уже второй день; и мы все вспомнили, что после армии шеф учился на химика).



Вечером Mama Kisya накатила дочуре звездюлей нипадеццки. Объяснения, что это «шеф прикалывается», не подействовали. Мамаша Люськи сама была секретуткой (это у них, типа, семейная династия) и знала, что если шефы прикалываются, то совсем по-другому.



Утром следующего дня менеджер Спиридон сделал запись в своём лайфджорнэле: «Хочу снять ботинки!!!!!!!(((((((((».



В обед на проходной шеф столкнулся со здоровым амбалом, который, размахивая хоккейной клюшкой, орал на вахтера, что пришел разобраться «с одним козлом, бля», и поэтому вахтер должен его пропустить, а то в рот чихпых. Ненавязчиво вступив с амбалом в переговоры, шеф выяснил, что объектом его неприязни является тот мудаг, который с Люськиной аськи отписался амбалу, что он – уйх с ушами и ж%па лысая. Вот только надо выяснить, что это конкретно за мудаг. Осуждающе покачивая головой, шеф назвал имя виновного – сисадмин Васин, дал его словесный портрет и примерные координаты, а вахтеру сказал, чтобы пропустил товарища, типа он на переговоры.



Васин был застигнут врасплох: он как раз объяснял в курилке Спиридону, что ничем не может ему помочь, если только пожабить его ботинки фотошопом. Вопль: «УБЬЮНАХ!!!!!!» и удар клюшкой по котелку Васина совпали во времени.



Сисадмина Васина мы провожали в реанимацию всем офисом. На прощание добрый пожилой доктор напомнил нам, что лоботомию в домашних условиях производить не рекомендуется. Глядя вслед «скорой помощи», мы все пытались вспомнить, где наш шеф учился на такую суку.



В четверг неприятность приключилась с напарницей Спиридона менеджером Юлькой: она как раз страдала от своих критических дней. Отправившись в сортир в гигиенических целях, она не нашла… и нашла свои прокладки. В Юлькиной сумочке их не было. Зато они валялись по всему полу сортира, и, судя по виду, ими кто-то ожесточенно вытирал задницу.

Юлька металась по офису и укапывала всё красным. Она рвала себе волосы на голове и рыдала. Спиридон ей сказал: а кому хорошо, я вот в зимних ботинках душ принимаю. А мы с Люськой-секретаршей подумали, что это еще легкая смерть, если с Васиным сравнивать.



Кстати, нам позвонили из больницы и сказали, что верхнюю часть черепа сисадмину на место приставили, но клей никак не подсыхает. Зацикленный Спиридон сказал, что, например, у него в ботинках клей нормально подсох.



В пятницу настроение у нас было совсем не пятничное. Мы заварили себе кофе и думали о плохом. А вот инженер Иваныч налил себе просто водички из чайника – сушняк его замучил. Вскоре мы заметили, что он как-то подозрительно принюхивается и присматривается к своему стакану. Потом он отошел к чайнику. Когда вернулся, сообщил, заикаясь, что это еще, конечно, не наверняка… но в чайник, кажется, кто-то поссал.



Мы с Люськой-секретаршей долго отплевывались кофем. Менеджер Юлька свой успела допить, пока до нее дошло, что наливала-то она из того же чайника.

Люська сказала – ей сразу вкус этого кофе не понравился.



Дискуссия на тему «Какая с*** нассала в общественный чайник» была недолгой: это мог быть только один человек – шеф. И тут мы все вспомнили, что в последнее время он чё-то херово выглядит. А Юлька сказала, если постоянно творишь зло, от этого карма истощается шопиздец и здоровьё накрывается жопой. А водила-экспедитор Чижевич прополоскал рот после кофе и сказал: хуясе.



От дикого крика, донесшегося из соседней комнаты, мы все повскакивали и бросились туда. Там мы увидели следующую картину: на полу корчится Спиридон, держась за лодыжку, а на пол хлещет кровища похуже Юлькиных месячных, причем рядом валяется ножовка.



Закончив орать, Спиридон дрожащим голосом объяснил, что хотел снять ботинки хирургическим путем, распилив их ножовкой, но эта хреновина соскочила, и он чуть не отхватил себе ногу, бл%. Чижевич сказал, что Спиридон нехило отжог, и это ваще «Пила-4»! А потом Чижевич уехал по своим экспедиторским делам.



Но вернулся он очень скоро – и часа не прошло. Волосы у него стояли дыбом, а на лице был написан ужас. Кто-то попортил ему все тормоза в «газели», и он, выезжая на улицу, чуть не раздавил мамашу с дитём в коляске. Хотя дитё, мамаша и коляска отделались испугом, получился скандал. Мамаша голосила на Чижевича, что он – ниибацца дебил, с*** и козлина позорная, и что если ребёнок останется после этого заикой, она этого, бл%ть, так не оставит. Окончательно выйдя из себя, она швырнула ребёнком Чижевичу в рожу. Спиридон, в одном зимнем ботинке, посоветовал Чижевичу в следующий раз пробовать тормоза до выезда с парковки. И мы все вспомнили, что раньше шеф подхалтуривал в автосервисе.



Все выходные я усиленно думал, аж четыре пачки мальборо выкурил в одну харю. И вот что я понял: из всех моих коллег не пострадал только я. А это значит, надо готовиться к худшему. Я написал завещание, в котором оставил жене весь её гардероб, а ребенку, н@х, пожелание хорошо учиться и слушаться старших. Сходил в воскресенье в церковь, исповедовался, что изменял жене с Люськой-секретаршей.



Выйдя в понедельник на работу, я застал там повальное веселье и всеобщий холидэй. Люська с Юлькой отплясывали краковяк прям на столе. Спиридон пил водку из горла. Чижевич догонялся антифризом, а инженер Иваныч только что закончил отливать в карман шефского запасного пиджака. Оказалось, что шефа госпитализировали с заражением крови и омертвением ягодицы. На радостях я отобрал у Спиридона его водку и допил, шо там еще осталось. В связи с возникшей необходимостью зажрать чипсами, я сел на своё место и открыл верхний ящик тумбочки. Последнее, чё помню – стало вдруг как-то очень тепло, светло и громко.



Расследование показало, что в ящик было подложено самопальное взрывное устройство, и именно поэтому офис превратился в руины, а не потому, что сотрудник фирмы Чижевич слишком мощно рыгнул после выпитого антифриза.



Мы с Люськой, задумчиво глядя на землю сквозь плывущие облачка, вспомнили, что в армии шеф был диверсантом-подрывником. Всё, на этом заканчиваю – кажется, сисадмин Васин появился.



@Doff

А всё равно мы очень сильно любим их …

Мужчины, ради женщин мы очень часто идем на жертвы. Понимаете, зачем дарить цветы? Они ведь завянут все равно.



Зачем вам второй ребенок? Клонируйте первого. В конце концов, почему когда я уезжаю в командировку, она говорит: у меня 15 дэн. Что такое лайкра? Почему я слушаю: «у меня четверка не потому, что я толстая, а потому что ноги длинные». «Переименуй меня в телефоне как зайка» - я потом три часа не мог ее номер найти. Зачем полтора часа выбирать с ней белье, которое потом все равно снимать в темноте и очень быстро. Почему, когда я сажусь в свой черный тонированный джип, еду, короче, на стрелку с чуваками, а там вечно лежит какой-нибудь розовый мишка – «Я забыла…»..



Почему когда меня подрезают на дороге, я не могу выругаться, а когда везешь ее в парикмахерскую, опаздываешь – «Куда прешь, су**! Пропусти, упырь!» Сидит там на втором сидении, скорость 40 км/час, постоянно – «Ааа, мы только что чуть не влепились». «Саша, Саша, там волк», «Нет – это собака», «Нет – там волк», «Нет – это собака». Приезжаем в гости – «А мы только что медведя видели!» Да, я согласен, что я скотина, потому что забыл, что мы 55 дней вместе. Следующие семь дней вместе мы это вместе обсуждаем.



Откуда же я знал, что букет из 27 желтых великолепных роз – это «ммм… это к разлуке…» Я хочу мужские трусы с надписью Ferre, а мне на 23 февраля достался Губка Боб. Конечно, я могу полить цветы, пока ее нет, но я ей не верю, что фикусы растут лучше, когда с ними разговариваешь. Почему, почему моя личная жизнь должна зависеть от ТНТ? Почему я обламываюсь с сексом, когда Сэм избил Настю?



Нафига все эти рождественские гадания? Как я стал верить в черную кошку. Зачем я выучил фразу «чертик-чертик поиграй, а потом отдай». И я ей пользуюсь. Для чего покупать туалетную бумагу с запахом клубники, ведь у попы нет носа. Зачем мне выслушивать проблемы ее тупых подружек, которых «ты тоже хочешь пежнуть!».



Раньше у меня была ручка Parker, а сейчас – Avon. Посадил ее за компьютер, все – тишина. «Ааа, быстрее сюда!». «Что, что, дорогая, что случилось?» «Да все, ничего, я тут испугалась, у меня стрелочка на мышке в часики превратилась»…



«Одиннадцать-одиннадцать, загадывай желание!» «У кого сбылось?». Мужики, сейчас серьезно, по-честному, скажите мне пожалуйста кто-нибудь знает, что такое кутикулы? Вот! А я знаю – это такие хреньки вокруг ногтей, на которых заусенки растут. Зачем это слово в обиходе в нашем?



Я не могу носить узкие джинсы, только потому, что сзади моя попа в них классно смотрится. А ведь спереди мне тоже нужно дышать. Они там тоже – человек! Стоит только один раз про приготовленную еду сказать «О! Вкусно!» Потом жрешь эту бодягу каждый день.



Я не могу смотреть вместе с ней и обсирать стриптизерш, если они мне реально нравятся. Я хочу носить кольцо с бриллиантом, но по гороскопу у меня, су**, змеевик!



И вот знаете, мужчины, кажется, на самом деле, я понял: женщины они самые милые, самые прекрасные, самые добрые и нежные существа. Они всегда готовы помочь и поддержать нас.. а самое главное, мы очень сильно любим их …

Камасутра для женатиков

Кликайте на картинку для увеличния

Знакомства в сети - и такое бывает...

Парни, никогда не знакомьтесь с сетевыми крошками - они обманут. Они завалят вас стихами и джипегами с репродукциями великих живописцев. Они будут слать массаги про любимых кошечек и собачек (потом ты пожалеешь, что не зоофил и Кладбище Домашних Животных 3 - покажется тебе Эдемским садом.)

Они напишут, что в партнере больше всего ценят ДУШУ и ЩЕДРОСТЬ (!) (заметьте, не широту души или щедрость души). Они выложат фотографию десятилетней давности, где в глазах, еще без поволоки отечественного безобразия, застыло удивленное детское выражение. Они забьют в анкетные данные идеальные характеристики. Они, в конце концов, просто могут оказаться мужиками, которые или которых.

Они найдут в тебе при переписке столько общего, как будто целый штат профессиональных психологов-консультантов по вопросам брака и семьи трудился над выявлением их идеала. У них всегда есть масса продвинутых знакомых в Сети и все их лучшие друзья. Они вежливо намекнут, что таких как ты у них сотни-сотни (!) и ты реально сможешь не успеть, парень.
Затем, они оставят свой рабочий (домашний) телефон и время для звонка. Обычно их всегда не оказывается дома, и ты теряешься в догадках, а ее родители (судя по задаваемым при телефонном разговоре вопросам), либо очень от всего устали, либо прошли специальную подготовку по проведению допросов с пристрастием. Когда, наконец, ты услышишь ее голос то в конце каждого разговора тебе будут "нежно облизывать ушко", "страстно целовать в шейку".
И ты решишся на все, презрев опасности. И, о божественное провидение!, они назначат тебе свидание.

A когда ты, стоя где-нибудь на выходе из метрополитена, будешь комкать в потной ладошке носовой платок, а подмышкой сжимать букет цветов, рисуя такие великолепные картины вашего времяпрепровождения, что от твоего призывного взгляда люди начнут спотыкаться на ступенях эскалатора - появится ОНА...

Сначала у тебя в руках завянут цветы, затем потемнеет в глазах и ты почувствуешь забытое ощущение из детского сада, когда ты писал в штанишки - здоровый и красный румянец на щеках .. За те бесконечные 10 секунд, пока Она, сияя, будет двигаться (а лучше сказать перемещаться) в твою сторону, ты осознаешь многое.

Первая мысль будет "Почему именно она, а не та женщина-алкоголичка, неопределенного возраста, которая пять минут назад просила у тебя три рубля, а ты весело отмазался, показав на угол, где стоит пустая пивная бутылка?" Затем быстро заработавший под действием адреналина мозжечок, начнет кричать: "Спокойно! Ты ведь прыгал с парашютом, погружался с аквалангом, служил в армии и на тебя наезжали бандиты: ты смог все, сможешь и это"

Глаза начнут быстро сканировать окружающее пространство, в надежде найти какое-нибудь убежище: можно грязно выругаться, что бы тебя забрали милиционеры, но они стоят бесконечно далеко и не упеют добежать. Просто уйти не позволяет чувство собственного достоинства и ты, широко улыбаясь, делаешь шаг в бездну, выставив вперед поникший букет цветов. Вы выходите на улицу, ты думаешь: "Кругом лето, жизнь и столько разных существ, а ты чувствуешь себя, как парень из рекламы кофе для дебилов - Брат, это тебя, девушка"

....И тут она она говорит тебе: "Пойдем пить кофе, мне ОНО очень нравится". Ты вежливо спрашиваешь, была ли в ее деревне школа и думаешь как бы побыстрее убить предстоящий час свидания. Глубокая морщина тягостного раздумья прорисовывается на твоем челе, и ты изо всех сил стараешься не обращать внимания на удивленно-жалостливо-сочувствующие взгляды окружающих и сокрушаешься, что твои очки закрывают только глаза, хочется отдать руку, (да что там руку!) за шапку-неведимку. Украдкой, как Штирлиц ты кидаешь взгляды в ее сторону... Самое невинное сравнение - это мопассановская Пышка после напалмовой атаки, а вообще такой тип существ был прекрасно описан у Луи Буссенара в африканских преключениях:
"...Это был крупный мастодонт 1.60 в холке, с мощным крупом и широкими бедрами, созданными для рождения здорового потомства. Огромные шрамы предавали телу агрессивный вид, небольшие усы на морде призывно шевелились, мощный пятачок позволял отыскивать самые вкусные корешки под толстым слоем почвы. Что бы умертвить такого зверя понадобиться точный выстрел в черепную коробку (между глазом и ухом) из самого крупнокалиберного бушменского ружья."


После того, как кофе БЫЛО выпито, мороженное съедено и сказано последнее прости, я на неделю отключил компьютер от Сети..."

Хочу в СССР!

Текст довольно длинный, придётся минут 15 потратить, написанно грамотно...

Исследования социологов показывают: советское детство сейчас в моде. «Хочу обратно в СССР. Как хорошо тогда было — наверное, самое лучшее время в моей жизни» — все чаще и чаще эту фразу можно услышать не только от ветеранов, чья биография накрепко связана с советскими временами, но и от тех, кому едва-едва исполнилось 30. Люди, которым в 1991 году было по 13–15 лет, с любовью коллекционируют советские фильмы и обмениваются воспоминаниями о пионерском детстве. Ностальгия по советскому прошлому становится распространенным явлением среди тридцатилетних.

«Нам повезло, что наши детство и юность закончились до того, как правительство купило у молодежи СВОБОДУ в обмен на ролики, мобилы, фабрики звезд и классные сухарики (кстати, почему-то мягкие)… С ее же общего согласия… Для ее же собственного (вроде бы) блага…» — это фрагмент из текста под названием «Поколение 76–82». Те, кому сейчас где-то в районе тридцати, с большой охотой перепечатывают его на страницах своих интернет-дневников. Он стал своего рода манифестом поколения.

Анализ молодежных ресурсов интернета и других текстовых источников показывает: отношение к жизни в СССР поменялось с резко негативного на резко позитивное. За последние пару лет в интернете появилась масса ресурсов, посвященных повседневной жизни в Советском Союзе. «76–82. Энциклопедия нашего детства», пожалуй, наиболее популярный из них. Само название говорит о том, кто является аудиторией данного ресурса — все, кто родился в период между 1976 и 1982 годом. Одноименное сообщество в ЖЖ входит в тридцатку наиболее популярных. Его завсегдатаи с искренней любовью обсуждают фильмы про Электроника, гэдээровские «вестеры», лезвия «Нева» для безопасных бритв и напиток «Буратино».

От «тупого совка» к «золотому веку»
Забавно, что всего лишь полтора десятилетия назад те же самые люди, которые сегодня с нежностью вспоминают символы минувшей эпохи, сами отвергали все советское и стремились как можно меньше походить на своих более консервативных родителей.

Странное беспамятство молодежи распространяется и на более близкое прошлое. На рубеже 80−х и 90−х значительная часть молодых людей мечтала вообще уехать — эмиграция даже в страну третьего мира считалась более привлекательной, чем жизнь в разваливающемся советском государстве:

«Хоть тушкой, хоть чучелом, только быстрее из этого бардака».

«Советская одежда —– кошмар, убожество, носить невозможно, одни галоши «прощай молодость» чего стоят. Советская техника сделана явно не руками, а чем-то другим: не работает, не чинится. Советские продукты — это колбаса, на 90% состоящая из туалетной бумаги, масло из маргарина и пиво на воде»…

Кто бы лет пятнадцать назад осмелился отрицать эти аксиомы?!



Но, как известно, время — лучшее средство от детской болезни левизны. Повзрослев, молодые люди перестали быть столь категоричными. Теперь уже воспоминания о телевизорах «Рубин», магнитофонах «Вега», духах «Красная Москва», клетчатых рубашках, красных пальто, мороженом по 15 копеек и газировке в автоматах вызывают легкую грусть и сожаления о том, что их никогда уже больше не будет.

Советское прошлое стремительно обрастает трогательными легендами и на глазах превращается в прекрасный миф о золотом веке человечества. Современные тридцатилетние так жаждут сказку, что готовы ампутировать собственную память.

В конце 80−х годов мало кому из них пришло бы в голову восхищаться песнями советской эстрады или советскими фильмами — уж слишком примитивно. Важнее было понять, как побыстрее разбогатеть, получить максимум разно­образия в сексе, добиться успеха и признания в большом городе. Вместо ВИА «Самоцветы» и фильмов о деревенской жизни последние советские подростки хотели смотреть голливудские триллеры и слушать Scorpions и Queen.

Но время проделало с ними свой обычный трюк: сполна получив то, о чем мечтали на заре туманной юности, современные тридцатилетние стали мечтать о том, что так безжалостно когда-то презирали. И старые советские фильмы про войну и освоение целины вдруг обрели в их глазах смысл, который когда-то они видеть категорически отказывались.

Почему люди, отвергавшие все советское, вдруг стали ностальгировать по времени, которое они едва успели застать? Если верить социологическим исследованиям, причин две. Одна из них лежит на поверхности: ностальгия по Советскому Союзу во многом просто ностальгия по детству. Идеализировать детские годы свойственно всем. Плохое забывается, остаются только светлые воспоминания о том, какой замечательный вкус был у мороженого и как радостно выглядели люди на демонстрации.

Однако, похоже, для нынешнего поколения тридцатилетних ностальгия стала своеобразной религией, во многом определяющей их отношение к жизни вообще. Они гордятся тем, что им довелось жить в Советском Союзе, и считают, что именно советский опыт делает их несравнимо лучше современной молодежи, которая выросла уже после 91−го года:

«И все-таки если бы я выбирал — выбрал бы конец 80−х. Я тогда еще ничего не понимал. Мне было 17–19 лет. Я не умел общаться, я не умел влюбляться, я ничего не хотел от жизни и вообще не понимал, как и зачем люди живут… Из этих лет я не вынес ничего, а — мог бы (это я теперь только понял). Наверное, поэтому они — самые теперь мои времена, любимые, сумбурные, неясные», — пишет roman_shebalin.

Ему вторит другой автор интер­нет-дневника tim_timych:

«Как же я хочу вернуться в детство! В наше детство. Когда не было игровых приставок, роликовых коньков и ларьков с кока-колой на каждом углу. Когда не было ночных клубов и все собирались на репетиции местной рок-группы, игравшей ДДТ и Чижа. Когда слово стоило дороже денег. Когда были мы».

Причина такой «недетской» ностальгии, видимо, глубже, чем просто тоска о прошедшей юности. Идеализируя советское прошлое, современные тридцатилетние не­осознанно говорят о том, что им не нравится в настоящем.

От несвободного государства к несвободным людям
«В детстве мы ездили на машинах без ремней и подушек безопасности. Поездка на телеге, запряженной лошадью, в теп­лый летний день была несказанным удовольствием. Наши кроватки были раскрашены яркими красками с высоким содержанием свинца. Не было секретных крышек на пузырьках с лекарствами, двери часто не запирались, а шкафы не запирались никогда. Мы пили воду из колонки на углу, а не из пластиковых бутылок. Никому не могло прийти в голову кататься на велике в шлеме. Ужас!» — это все из того же «манифеста».

«Мы стали менее свободными!» — этот крик отчаяния звучит во многих записях. Вот еще одна цитата:

«Вспоминаю о том времени, и основное ощущение — это чувство полнейшей свободы. Жизнь не была подчинена такому жесткому графику, как сейчас, и свободного времени было намного больше. У родителей отпуск был месяц, а если кто-то болел, то спокойно брал больничный, а не ходил еле живой на работу. Можно было идти, куда хочешь, и никто тебе не запретит. Не было кодовых замков и домофонов, не было охранников в каждом подъезде, в каждом магазине. Аэропорт был интереснейшим местом, откуда начиналось путешествие, а не частью зоны строгого режима, как сейчас. Вообще, табличек типа “Прохода нет”, “Только для персонала”, “Запрещено” почти не было».

Происходит странная метаморфоза воспоминаний. В Советском Сою­зе грозных надписей «Проход запрещен!» было куда больше, чем сейчас. Но наша память о детстве их аккуратненько стирает, а память об увиденном пару дней назад достраивает эти пресловутые таблички.



Объективно советское общество было куда менее свободным, чем нынешнее. И не только в политическом плане. Жизнь человека двигалась по строго расписанному маршруту: районный детский сад — районная школа — институт/армия — работа по распределению. Вариации были минимальны.

То же самое и с бытом. Все ели одинаковые биточки, ездили на одинаковых велосипедах и вывозились на одни и те же «Зарницы». Длинные волосы, косуха с клепками, даже элементарные джинсы — все это могло вызвать внимание милиции или как минимум осуждающие взгляды старушек у подъезда. Сейчас — ходи в чем хочешь и, если ты не похож на узбека-неле­гала, милиции на тебя наплевать, да и бабушкам тоже, тем более что их вместе со скамеечками у подъездов уже почти не увидишь.

Каждый мог стать революционером, нахамив по мелочи бригадиру или придя в школу без пионерского галстука. Сейчас мы живем в одном из самых свободных обществ за всю историю человечества. Речь опять-таки не о политике, а, скорее, о культуре и образе жизни. Государство по минимуму вмешивается в частную жизнь человека. Пресловутая «вертикаль власти», насквозь пронизывающая политический процесс, никогда не переступает порога квартиры. А само общество еще не успело выработать достаточно твердых норм и не может указывать гражданину, что можно, а что нельзя.

Откуда же берется это ощущение несвободы? Скорее всего, оно идет изнутри. Нынешние тридцатилетние сами загоняют себя в очень жесткие рамки. Нужно работать и зарабатывать, нужно выглядеть прилично, нужно вести себя серьезно, нужно иметь мобильник с «блютузом», нужно есть пищу без ГМ-доба­вок, нужно читать Минаева и Коэльо. Нужно, нужно, нужно!

У тридцатилетних настоящая свобода — это не свобода слова или собраний, а прежде всего возможность жить спокойно, не напрягаясь и иметь много свободного времени. А ведь от них ожидали, что они станут первым поколением, свободным от «совка», поколением энергичных строителей капитализма. В начале 90−х это примерно так и выглядело. Молодые люди с энтузиазмом занялись бизнесом, карьерой, с упоением окунулись в мир потребительских радостей. Но постепенно энтузиазм пошел на убыль. На каком-то этапе они просто «перегорели».

Сегодня для большинства из них работа и карьера остаются основными жизненными ориентирами. Однако нет уже того драйва, который был неотъемлемой частью их жизни в 90−е. Большинство по-преж­не­му оценивает жизненный успех как возможность потреблять как можно больше: «Чем больше квартира, чем дороже машина — тем успешнее человек». Но многие вещи уже куплены, впечатления получены, амбиции удовлетворены. Жить скучно!

КГБ в голове
Если провести контент-анализ, скорее всего, выяснится, что частота употребления слова «безопасность» за последние двадцать лет выросла в сотни раз. В СССР была всесильная организация — Комитет государственной безопасности. Ее боялись, о ней рассказывали анекдоты. Но сама идея безопасности не была столь навязчивой.

Зато сейчас это слово ключевое на всех уровнях — от высокой политики до собственной квартиры. Нас повсюду окружают секретные пароли. Войти в подъезд — код, открыть квартиру — несколько замков, включить компьютер — пароль, загрузить собственную электронную почту — снова пароль…

Но никто ведь не навязывает эти правила, люди их выбирают сами. И с грустью вспоминают детство: «Мы уходили из дома утром и играли весь день, возвращаясь тогда, когда зажигались уличные фонари — там, где они были. Целый день никто не мог узнать, где мы. Мобильных телефонов не было! Трудно представить. Мы резали руки и ноги, ломали кости и выбивали зубы, и никто ни на кого не подавал в суд. Бывало всякое. Виноваты были только мы, и никто другой. Помните? Мы дрались до крови и ходили в синяках, привыкая не обращать на это внимания».

Игрушки с помойки против китайских сабель
Детские игрушки и игры — это целый мир. У многих он оставляет куда более яркий след в памяти, чем взрослые забавы типа автомобиля «тойота» или должности начальника отдела.



У миллионов советских детей был любимый мишка — кургузый, линялый, неубедительный. Но именно ему доверялись важнейшие секреты, именно он исполнял роль домашнего психоаналитика, когда нам было плохо. А с каким упоением мы играли в «красных» и «белых», вооружившись винтовками, выструганными из палок!

Снова процитируем дневник пользователя tim_timych: «Каково было лазать по гаражным массивам, собирая никому не нужный хлам, среди которого иногда попадались такие жемчужины, как противогазы, из которых можно было вырезать резиновые жгуты для рогаток. А найденная бутылка ацетона с упоением сжигалась на костре, где из выброшенных автомобильных аккумуляторов плавился свинец для картечи, лянги и просто так, от нечего делать, ради интереса поглазеть на расплавленный металл».

Рыночная экономика породила простой принцип: все, что востребовано, должно быть коммерциализовано. Помните, как в дворовых компаниях играли в рыцарей? Как делали из найденного на свалке хлама щиты и мечи? Теперь пластмассовые доспехи и оружие продаются в любом киоске: хочешь — пиратскую саблю, хочешь — скифский акинак. Стоит это все копейки: чтобы купить набор легионера или ковбоя, достаточно несколько раз сэкономить на кока-коле.

Фейерверки и петарды продаются уже в готовом виде, и не нужно проводить химические эксперименты за гаражами. А плюшевых мишек китайского производства можно покупать мешками. Только все реже среди них обнаруживается тот самый косоухий уродец — любимый и единственный…

Глядя на своих детей, нынешние молодые люди испытывают двойственные чувства. С одной стороны, завидно: пойти в киоск и за какие-то копейки купить точную копию пистолета-пулемета «Скорпион» с магазином и боекомплектом в тысячу пуль — да за это мальчишка 80−х, не задумываясь, согласился бы продать душу или выносить каждый день мусор! Вот только нет в нем аромата уникальности. В него не вложен собственный труд (когда бледный аналог такой штуки делался своими руками), с ним не связана исключительность случая (если это был подарок, допустим, привезенный из-за границы).

И в итоге пылится это оружие где-то под кроватью: не беда — папа завтра новое купит. Папа не обед­неет, он хорошо зарабатывает.

А вот ребенка жалко.

Друзья остались в СССР
Еще один повод для ностальгии — легенда о чистых и открытых отношениях между людьми. Вот alta_luna вспоминает:

«Такой дружбы, какая была у моих молодых родителей с другими молодыми парами, больше у них в жизни и не случалось. Помню интересное — мужчины в командировках, женщины ждут».

В другом дневнике читаем: «У нас были друзья. Мы выходили из дома и находили их. Мы катались на великах, пускали спички по весенним ручьям, сидели на лавочке, на заборе или в школьном дворе и болтали, о чем хотели. Когда нам был кто-то нужен, мы стучались в дверь, звонили в звонок или просто заходили и виделись с ними. Помните? Без спросу! Сами!»

Тридцатилетние страдают оттого, что друзей становится все меньше. На них просто не хватает времени. Чтобы повидаться со старым другом, приходится договариваться о встрече чуть ли не за месяц.

Да и сами встречи становятся все короче и формальнее: все заняты, у всех дела. Возможность в любое время связаться с человеком и отменить или изменить предыдущие договоренности провоцирует не­обязательность:

«Извини, планы изменились, давай сегодня не в 5, а в 8 или лучше завтра в 5. А лучше давай завтра по ходу дела созвонимся и договоримся».

Времени нет
Большинство тридцатилетних недовольны своей жизнью, но не видят реальных возможностей ее изменить. Чтобы что-то менять, нужно время, а его-то как раз и нет. Стоит только на минуту приостановить стремительный бег, как сразу тебя отбрасывает на обочину. А этого тридцатилетние не могут себе позволить.

«Скоро 30. Времени нет. Тахикардия, пульс 90 ударов/мин вместо положенных 70. Пью лекарство, не читая инструкции, доверяю врачу. Некогда ознакомиться с инструкцией по эксплуатации купленной машины, только отдельные пункты. Договор кредита подписал в банке, пробежав глазами. Лишь убедился, что там моя фамилия и код, служащим тоже некогда.Когда последний раз пил пиво с друзьями? Не помню, больше года назад. Друзья — рос­кошь. Только для подросткового возраста. С мамой разговариваю, когда она позвонит. Нехорошо это, надо бы самому почаще. Прихожу домой, жена и дети спят. Поцелую дочь, постою над сыном, обниму жену. На выходных включаю телевизор, медитирую в экран, одновременно перещелкивая все каналы, один некогда смотреть, да и неинтересно уже. Какую книгу я хотел

дочитать? Кажется, «Анну Каренину», половина осталась. Не дочитаю, слишком большая. Не получается. Времени нет, бегу. Бегу. Бегу», — жалуется на жизнь contas.

Революция во имя велосипеда?
«В последнее время очень часто думаю о том, какую великую страну мы просрали. Страна эта называлась СССР. Это была великая и свободная страна. Которая могла посылать всех и диктовать свою непреклонную волю всем на нашей планете Земля», — пишет в своем дневнике пользователь fallenleafs.

Ностальгия по собственному детству порой плавно переходит в ностальгию по политическому режиму. Советский Союз стал ассоциироваться с государственным развитием, размахом, имперской мощью, а также со спокойной, стабильной и счастливой жизнью:

«Это было время, когда не было безработицы, терроризма и национальных конфликтов, отношения людей были просты и понятны, чувства искренни, а желания незамысловаты».

Ностальгия по прошлому в различные эпохи оказывалась весьма мощной движущей силой общест­венно-политического развития. Например, возвращение социалистических партий во власть в некоторых восточноевропейских государствах уже в постсоветский период также во многом было вызвано ностальгией по советским временам.



Нам представляется, что в современной России ничего подобного произойти не может. Поколение тридцатилетних слишком аполитично, слишком погружено в личную жизнь, чтобы оказать серьезную поддержку хоть какой-то политической силе. И если неудовлетворенность собственной жизнью будет расти, это лишь еще больше подстегнет их политический абсентеизм. Вместо активных действий нынешние тридцатилетние выбирают тихую грусть о светлой поре своего детства, которая ушла безвозвратно.

Последнее поколение советской молодежи в целом было отмечено благодатной печатью глубокого безразличия к политике. Пока взрослые ломали советскую систему, а потом на ее развалинах пытались строить что-то новое, молодые люди занимались личными проблемами. Единственная сфера общественной жизни, в которой это поколение преуспело, — это бизнес. Именно поэтому среди них так много бизнесменов или менеджеров и так мало политиков или общественных деятелей.

Но желание связать безвозвратно ушедшее прошлое с безжалостным настоящим далеко не всегда может быть интерпретировано в русле политических акций. Ведь тоскуют не столько по социальному строю, сколько по плюшевым мишкам, ка­закам-разбойникам и первому поцелую в подъезде. Трудно представить себе революцию под лозунгом «Верните мне право кататься на велосипеде и быть счастливым!» Впрочем, в мае 1968−го французские студенты строили баррикады под лозунгами типа «Под мостовой — пляж!» и «Запрещается запрещать!».


Кажется, лишенные политических амбиций нынешние тридцатилетние видят проблему исторических перемен совершенно по-другому. Советский мир позволял им быть человечными, а современность — нет. После всех социальных катастроф ХХ века впервые становится понятно, что в любом политическом устройстве главной и единственно важной фигурой остается человек. И буйство потребительских инстинктов — такая же обманка, как и коммунизм, обещанный к 80−му году. У нас больше не осталось иллюзий, у нас больше нет ни одной надежды на то, что спасение человека придет откуда-то со стороны — от политики или экономики, не так уж и важно.

Нынешние тридцатилетние, похоже, первое поколение русских людей, оставшееся один на один с собой. Без костылей идеологии, без волшебной палочки-выручалочки в лице Запада. И тут воспоминания о советском прошлом действительно начинают жечь душу беспощадным огнем зависти.

Для того чтобы ощутить собст­венную человеческую ценность, возможностей было мало, но все они были отлично известны каждому. Все знали, какие книги надо прочитать, какие фильмы посмотреть и о чем говорить по ночам на кухне. Это и был личностный жест, дающий удовлетворение и вселяющий гордость. Сегодняшнее время при бесконечности возможностей делает такой жест почти невозможным или по определению маргинальным. Человек оказался перед лицом чудовищной бездны самого себя, собственного человеческого «я», которое до сих пор всегда было удачно закамуфлировано проблемой социального запроса.

Поколение тридцатилетних лишилось права на привычное местоимение «мы». Это растерянность не перед временем с его экономической жесткостью, но перед собственным отражением в зеркале. Кто я? Чего я хочу? Отсюда и медитации на тему юности. Человек пытается отыскать ответ на мучительные вопросы там, где он начинался как личность. Но это путешествие не в советское прошлое. Это путешествие в глубину собственной души и собственного сознания.


Эксперт ру
Ольга Андреева, Григорий Тарасевич, Сергей Шейхетов

Косметика

Классный креатив, очень улыбательно, отличные советы по косметике, женщинам будет полезно почитать:):) Немного тяжело читать на албанском, ненормативная лексика.


Сижу карочи нидавно пижжу с девачкай адной, Машка завут, пазнакомелись нидавна савсем, и тут она мне выдаёт:
- Мне б вот денник Пашшо, на косметеку, три тыщи рублей дай а, йабы тибе пиздец каг благадарна была.

Хуясе думаю, ТРИ ТЫЩИ, интересуюс канешна:
- Это на чо же?

Дальше пашол списаг из ста наверна наиминаваний, малачко блять для рожы, крем для жопы, скрап ищо какой-та, йоптваю, три тыщи деник, в месиц ктамуже. Этош скока вотки то можна выпить, тридцать бутылаг, ахуеть. По пузырю в день принимать, красивый будеш, проста Алендылон.

И рассказывает так прям кабута риальна чота важнае:
- Ну тушь для глаз, старая кончилась.
- Шобы рисницы были раздилённые и удлинённые?
- Ога, взляд выразительный каг у звезды.

Смарю на ниё и думаю: ну если ат природы ни дасталос нихуя, чо эти три валасинки то намазывать слоим ниибацо каким, да ищо шоп слиплесь все, и патом сыпалась вся эта хуйня. Патом ищо надо смывать всю эту дрянь спец.средствами, патамушта вадой нильзя и ниибёт. Ну уш если сильна ахота чорных рисниц, то можна и подручными средствами обойтись: туш стоит пицот денник типо, чорная гуаш плюс кисточка - рублей двацать атсилы, пачка угля активированного ваще капейки, навела раствор в вадичке, старой щеткой зубной нахуярела, и всё, гатова красавеца. Уголь ваще вещь заибатая, кешки крутить не будет. А гуаш можна детям давать рисавать.

Памаду ищо хочит, ога, за пицот тожы. Блеск ниибацо, никак без него. Сала кусок купить пабольше, шоп ни на адин год хватило, бирёш кусочег, памазала губы, блистит - ахуеть проста. Сало ищо кстате заебись помогает мебель передвигать, засовываеш под ножки шкафа и катай сколько хочеш.

Румяны, очень нужная вещь, чобы не казаца унылым гагном юзают. Инагда увидеш такую, пердиш нипраизвольна аж, диревня яибу. И ведь рублей пицот тожы набор стоит. Нет бы свеклой намазала сутра, в суп парезала - и румяная и сытая.

Крем начной, крем днивной, тьху блять. Вазилин! Стоит не дорого, каробачка удобная очинь, расход иканомный, а блеск то какой натуральный! Можна апять же, для анальных забав использовать.

Скрап для летса, с тёртыми косточками абрикоса, атшылушывает ваще чума проста. Нахира? Бирём тот же вазилин, мешаем с песком, скрап гатоф. Шелудить будит точно. Песок ищо харашо посуду отмывает, даже без воды. А использованный песок кашаку на радость можна отдавать.

Лосьон с икстрактом огурца. С советских времен используется как мужская косметика и ниибёт, не нужен он бабам. Водкой пусть протираюца, лучше изнутри, и радиация нистрашна и цвет лица здоровый будит.

Эта ищо, вада с маслом, джонсанс бейби. Кожа нежная каг у младенца. Пидафилия какая та блять. Вазелина канешна не хватит намазаца, а вот кагда картошки пажариш, там ищо масло астаёца, то што нада, витаминов ахуеть скока. Здаровый блеск и сплашная польза.

Крем для загара с ув-фильтром, спрей от обгараний с десятью степенями защиты. Дорогие шопесдетс. Шоп спина и нос не сгарали. Всё проще можна, бирёш лапушок придорожный, прикрыл чо нада, и лежы дальше.

И вот чота так призадумаляс, нахуйа вся эта касметика, «падчиркнуть достоинства и скрыть недостатки» говорят. Скрытные пиздец проста, шпеонки, адин хер всё всплывёт, так шта ну иё фпизду эту касметику.

…

- Здарова Машк.
- Привед Пашк.
- Вот падараг тибе, касметико.
- Вот спасиба, - какта пичальна нимнога обрадовалась девачка.
- Сам выберал. На, шампунь вот, бальшой, двухлитровый, «Крапива», вазелин «норка» для забав и красаты низемной, и кусог мыла хазяйственнага. Мыло стирает - Машка отдыхает.

Чот ни званит даже. Наверна некогда просто.


© ПАШШО

Тимофей Ильич

Душевно написано...

Каждую осень Тимофей Ильич начинал готовиться к смерти.
Едва только серые, наполненные нудными дождями тучи затягивали небо, а холодный северный ветер принимался водить хоровод вокруг деревьев, обрывая и разбрасывая желтую листву, Тимофей Ильич приступал к привычному ритуалу.
Поднявшись с постели чуть свет, он тут же затевал в квартире ревизию, на предмет всеобщей готовности к возможному торжественному событию.

- Костюм на балконе подержать требуется! - внушал на этот раз Тимофей Ильич терпеливо вздыхающей жене. - Он же нафталином весь провонял! Придут близкие люди прощаться, а меня, словно из сундука бабкиного только что достали! Лежу себе, благоухаю... Мне-то наплевать будет, а тебе стыдно сделается, что не сумела мужа подобающим образом в последний путь собрать!

- И не надоело тебе! - жена его, женщина трудолюбивая и покладистая, укоризненно покачала головой. - Каждый год удрать намыливаешься. А как я тут одна жить буду, ты подумал?

- Проживешь, как-нибудь, - отмахнулся сердито Тимофей Ильич, - дети помогут. Зря ты их, что ли, рожала?

И тут же, вспомнив о главном, заторопился к себе в кабинет, отдавая напоследок распоряжение:

- Ты прогладь его потом... Не гоже мне, боевому офицеру, в неприглядном виде на последний парад выходить.

В чуланчике, что прилегал к его кабинету, прятался старый ружейный сейф на три отделения. В первом, самом большом, дремала любимая "тулка", с коей немало побродил он когда-то по лесам и полям Забайкалья, Сибири и Средней-Русской возвышенности. Во втором лежали коробки с патронами, а в третьем, запертом на замок, хранилось его героическое прошлое.

Тимофей Ильич отпирал маленькую дверцу, аккуратно вынимал содержимое и бережно нес к окну, на застеленный зеленой тканью рабочий стол. Прожитая жизнь возлежала перед ним на бархатной малиновой подушке, но не из-за какой-то там важности своей или значимости, а лишь для удобства восприятия, строго в хронологическом порядке, событие за событием, подвиг за подвигом.
Тимофей Ильич в душе гордился своим прошлым: пусть тяжелым, голодным и тревожным, но честно выдюженным, и что еще в немалой степени приятно - оцененным по заслугам.

- Лен, - звал он жену, уже знавшую наперед, что последует дальше, - помнишь Лешку Коновалова? Мы с ним училище вместе заканчивали.
- Кудрявый такой, веселый? - отзывалась из соседней комнаты жена. - Помню.
- Еще бы ты не помнила! - усмехался Тимофей, аккуратно беря с подушки первый эпизод. - Как он на тебя смотрел, когда мы гуляли по Москве той ночью, сразу после выпуска! Ты еще твердила, что ему военная форма очень к лицу. А он в ответ стихи читал, Есенина, по-моему...
- Блока, - поправила жена едва слышно.
- Блока? Возможно... - согласился Тимофей. - Через два года, на финской, кого-то тащили мимо санитары, а я все гадал: он или нет? Подойти бы поближе, расспросить, но пока соображал, раненого унесли , а нас погнали в атаку. Только месяц спустя узнал, как все случилось - пуля-дура отыскала среди метели... Санитары, конечно, вынесли с поля боя, но он к тому времени потерял слишком много крови. А вот мне повезло - выжил и даже медалью наградили.

Жена не отозвалась, видимо не расслышав последних слов из-за бормотания телевизора: розовощекий диктор в соседней комнате вещал жизнерадостно с экрана о дорожных пробках и светских скандалах.

- А вот этот за Москву, - задумчиво трогал кончиками пальцев потемневший металл Тимофей, - дорогую мою столицу. Немалую цену за неё выплатили: мороз стоял злющий, немцы озверевшие лезли напролом, а где-то за спиной заградотряды притаились... Мне так спать, помнится, хотелось, что аж качало на ходу! Пальну раз и глаза тру снегом. Выстояли, тем не менее...

В отдельном пакетике находились необходимые для ухода за прошлым вещи: тряпочки, паста, всякие дополнительные мелочи. Тимофей Ильич подолгу возился с наградами, возвращая им утраченный блеск.

- Лен, а после Сталинграда что было, помнишь? - переходил он дальше. - Когда мою часть на переформирование вывели, а меня в госпиталь направили, осколки извлекать. А там ты - в белом халате, строгая такая... Ох, и закрутилось у нас! Сколько лет-то уже? И ты, и осколок один, так вместе и перебиваемся с тех пор.
- Не болят сегодня? - подала голос жена.
- Раны? Нет, слава богу... Помнишь, как аккурат на следующий год, Ленка, старшая, родилась? Странно как-то вышло: война - и вдруг дитё...
- Что странного-то? Или ты не знал до той поры, отчего дети бывают? - жена остановилась на пороге комнаты, насмешливо глядя на корпевшего за столом мужа.
- Да все я знал, - ответил он, не оборачиваясь, - но все равно - странно.
- Ленка звонила вчера, обещалась на выходные заглянуть в гости.
- А Лешка где пропал? - буркнул недовольно Тимофей Ильич. - Как стал генералом, нос к отцу не кажет. Загордился, что ли?
- Тьфу на тебя, ляпнешь тоже не подумав! - отругала его жена. - У него дел теперь не невпроворот! Не помнишь, что ли? После майских дивизией назначен командовать, а это же сколько людей-то?!
- Много, - задумчиво поднял голову Тимофей, - я вот только до комбата дослужился.
- Горячий был, вот дальше майора и не пустили, - попеняла старику жена. И предложила заботливо, - может супчику согреть? Поешь хоть немного.
- Лешку надо позвать, - вздохнул Тимофей, - а то мы с ним даже не выпили за назначение. По телефону разве толком поздравишь?
- Выпьете еще... Я тут звонила им, Настя говорит, что он на сердце жалуется последнее время.
- Рано ему еще! - отмахнулся Тимофей, поднимаясь из-за стола. - Вот доживет до моих лет, пусть тогда и жалуется.
- Не мальчик он уже, шестой десяток....
- А мне? Ну-ка, посчитай! И ничего, ковыляю потихоньку. Хотя и зажились мы с тобою, чего уж лукавить. Налей, что ли, рюмочку перед обедом? А то душа чего-то тоскует...
- Вот те на! - всплеснула руками жена. - С утра помирать настроился, а в обед уже выпить спешит! Того и гляди, к вечеру на гулянку запросишься!
- Налей, что тебе, жалко? Хоть пол-рюмочки...
- Да нету у нас в доме ни капли, - пожала плечами жена, - давно уже.
Тимофей,словно громом пораженный, замер в дверном проеме.
- Как нету? А ежели меня сегодня не стало по утру, чтобы ты людям на стол поставила?
- Не переживай за людей, - явно не понимала всю серьезность момента супруга, - они сами до магазина добегут, не развалятся.
- Да что же это? - не на шутку разволновался старик. - Неужто я себе нормальные похороны не заслужил? Чтобы все по-людски сложилось: приехали с кладбища, сели, помянули... А ты гостей в магазин погонишь? В доме все должно быть заготовлено, в доме!

Тимофей Ильич заметался по комнате. Сунулся в шкаф за одеждой, завозился там, не в силах разобраться в наложенном стопкой белье. Не на шутку раздосадованный, бросил сердито изумленно взиравшей на переполох жене:
- Где моя одежа-то?
- Прибрано все, - пожала та плечами, - ты ведь помирать собрался, а я стирать. Каждый при своем деле.
- Выдай мне выходной костюм немедля! - скомандовал он, глядя на неё исподлобья. - Сам в магазин схожу!
- Дойдешь ли, старый? - покачала головой жена. - Там дорогу переходить нужно.
- Ты-то ходишь? - не понял он ее опасений.
- Так то я...
Тимофей Ильич не выдержал:
- Знаешь, что? Неси-ка с балкона брюки и более не спорь! Взяла тоже моду!
Долго топтался в прихожей, роясь по карманам, затем спросил жену, не поднимая глаз:
- Почем она сейчас, водка-то?
Супруга молча сунула ему в руку деньги.
- Думаешь, хватит? - поинтересовался он нерешительно.
- Хватит, хватит... Спрячь в карман, а то сопрут. Народ нынче дурной стал: за копейку малую удавят.
- Да будет тебе! - не слушая более, махнул он рукой. - Наговоришь сейчас... Люди - они во все времена люди.

С четвертого этажа молодому сбежать минутное дело: ловко прыгая через пол-пролета, топ-хлоп - и уже грохнула, сотрясая стены, притянутая могучей пружиной дверь подъезда.
У старости иной ритм: путь сверху вниз тянется долго, вымеряемый шажочек за шажочком, с обязательными передышками на этажах, дабы не колотилось заполошно в груди изношенное сердце.

Улица встретила слякотью и мелким надоедливым дождиком. Пронзительно желтая осень обосновалась в городе, бросив под ноги прохожим ковер из упавшей листвы.
Тимофей Ильич поднял воротник и зашагал вдоль родной пятиэтажки, старательно обходя лужи. Идти до магазина было недалеко: пересечь двор, минут пять по тротуару до перекрестка, а там уже и рукой подать.
Прогулка пошла старику на пользу, он расходился, бодро поглядывал по сторонам, наслаждаясь пропитанным влагой воздухом. Мимо катились, шурша колесами по мокрому асфальту автомобили, спешили по своим делам прохожие.
Где-то совсем рядом хрипло завыла сирена, машина с красным крестом на боку выбралась из общего потока и понеслась по встречной полосе, торопясь куда-то.
Привычная для большого города ситуация: миллионы людей живут в нем и каждую секунду кому-нибудь может стать плохо. Потому и звучит время от времени среди тянущихся к небу бетонных исполинов пронзительный сигнал тревоги - пропустите, человек в беде...

На перекрестке, пережидая плотный поток автомобилей, собралась небольшая толпа. Мамочки, бабушки и няньки вели по домам отпрысков, закончивших свой трудовой день в школе. Молодой парень в строгом костюме прижимал к себе папку с бумагами и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, с нескрываемой досадой поглядывая на светофор. За спиной у него о чем-то шептались две барышни, худенькие и смешливые, очень похожие на юную Ленку из тех далеких, тревожных и счастливых дней. Только не было у неё в их годы стильных юбочек и модных туфель на высоких каблуках - только белый халат поверх гимнастерки, да хромовые сапожки помнил Тимофей Ильич. Это уже позднее, когда он заявился в отпуск после победы над Японией, они вдвоем отправились на барахолку, в надежде выменять на трофейные цацки какой-нибудь цивильной одежки для неё. Сам Тимофей еще не один год донашивал застиранные гимнастерки, все заработанное тратя на любимых девчонок: им положено быть красивыми, а он же, привычный ко всему солдат, как-нибудь перебьется в казенном...

Предавшись воспоминанием, он едва не пропустил момент, когда стоявшие вокруг люди дружно шагнули с тротуара, подчиняясь команде светофора. Тимофей Ильич торопливо засеменил следом, опасливо поглядывая на нетерпеливо порыкивающих стальных коней. Едва пересек он середину дороги, как зеленый свет сменился на желтый. У кого-то из седоков не выдержали нервы, раздраженное бибиканье заставило старика прибавить шагу, но замерший в первой шеренге автомобилей широкомордый, угрожающе-черного цвета монстр, стоял спокойно и твердо, равнодушный к доносившимся сзади истеричным сигналам. Только после того, как последний пешеход освободил проезжую часть, он тронулся с места, полный скрытого за тонированными стеклами достоинства.

Тимофей Ильич остановился на тротуаре и перевел дух. Камешек твердый проявился в левой половине груди, успокаивая его положил старик сверху руку, кляня свою забывчивость: туба с валидолом осталась лежать дома, на рабочем столе.
"Дойдешь ли, старый?" - вспомнил он сомневающийся взгляд супруги и рассердился не на шутку.
- Дойду! - ругая в душе не ко времени ослабевшее естество, буркнул под нос. - Всю Европу когда-то прошел и даже не чихнул ни разу.
- Плохо, дедушка? - поставила на землю набитые продуктами пакеты женщина лет сорока. - Помочь?
Молодые спешили мимо, даже не оборачиваясь, не подозревая еще о том, что ждет их впереди. Впрочем, он и не ругал их никогда за щенячье равнодушие, сам был когда-то таким, невосприимчивым к чужой боли. А вот эта подошла, потому, что знает, на себе прочувствовав не один раз...
- Иди, иди, милая, - похлопал он легонько участливо поддерживающую его руку, - отпустило уже.
Недоверчиво оглянувшись пару раз, она понесла дальше свои сумки, а Тимофей Ильич побрел к видневшемуся за деревьями магазину.

На входе путь ему преградила компания: несколько молодых парней торопливо рылись по карманам, пересчитывая наличную мелочь. Старик обошел их стороной и поднялся по ступенькам. На последней его обогнал высокий, крепкий мужик в потертой "джинсе": ухватившись за ручку, рывком распахнул тяжелую дверь, и задержался, пропуская Тимофея Ильича.
За прилавком, не сразу заметная на фоне огромной, заставленной бутылками витрины, скучала над глянцевым журналом в ожидании покупателей блондинистая девица. Тимофей Ильич оказался первым в кассу, за ним встал широкоплечий, а следом пристроилась компания парней.
- Мне бы водочки, - растерянно оглядывая разноцветное изобилие, попросил старик.
- Какой именно? - не поднимая глаз, отозвалась продавщица.
- Хорошей, - нащупав в кармане очки, Тимофей Ильич принялся изучать надписи на этикетках.
- Она вся хорошая. Вам какая, конкретно, нужна? Вон ее сколько на витрине!
- Да я толком-то не вижу, дочка, - попытался объяснить старик, - мне главное, чтобы не отравиться.
- Так ведь и я не знаю, какая хорошая, какая плохая! Вы уж со своими пристрастиями сами определяйтесь.

Мужик за спиной страдальчески вздохнул, молодежь перестала переругиваться, прислушиваясь к разговору. Тимофей Ильич, не найдя в продавщице взаимопонимания, рассердился.
- А для чего же ты здесь тогда поставлена? - зыркнул он гневно на равнодушно листающую журнал девицу. - Как покупатель узнает, что за водка у тебя продается?
- Бери любую, дед, - подал голос один из парней, - она вся одинаково горькая - разница только в этикетках.
- Не нужна мне любая! - заартачился старик. - Пусть качественную даст, проверенную.
- Да не пью я ее! - сделала страдальческие глаза продавщица. - Если я всю продукцию, что на витрине красуется, пробовать возьмусь, кто за прилавком стоять будет?
- Ты открой нам пяток бутылочек на выбор, а мы продегустируем и человеку расскажем! - загоготали в конце очереди.
- Разбежались! - хмыкнула в ответ продавщица. - Дед, ты не митингуй здесь и людей не задерживай! Определяйся по-шустрее.
- А я что, нелюдь? - возмутился Тимофей Ильич. - И ты меня не погоняй, молодая еще! Выдай мне немедля хорошей водки и не перечь зря!
Но на продавщицу его грозный командирский окрик никакого впечатления не произвел, только глаза сделались скучающими и очень-очень холодными.
- Во дед дает! - восхитился кто-то из парней. - Жаль, шашки при нем нет, а то бы сейчас тут крови было...
- Завязывай бузить, старый! - не выдержал еще один. - Бери себе "чикушку" и шагай с богом. Дай людям отовариться.
- Погоди, - остановил открывшую было рот продавщицу топтавшийся за спиной Тимофея Ильича мужик, - не заводи пластинку.
Затем обратился к сердитому старику:
- Сколько денег у тебя, отец?
Мужчине было плохо, Тимофей видел это по страдальчески морщившемуся лицу. Обычный работяга, но явно не алкаш, с крупными, раздавленными тяжелым трудом ладонями, пришел в магазин "поправить" здоровье после вчерашнего. Настоящих мастеровых старик умел распознавать и всегда уважал, а потому молча показал зажатые в руке деньги.
- Тебе одна нужна? - уточнил тот, и получив утвердительный кивок, указал продавщице:
- Дай-ка вон ту...
Девица молча сняла с витрины бутылку, приняла у старика деньги и отсчитала сдачу.
- Не пей много, отец! - усмехнулся напоследок мужик. - А то уж больно ты горяч.
- Да это не мне, - чувствуя невольное доверие к пришедшему на помощь человеку, ответил Тимофей, - сыну.
- Что же сынок-то ваш, папаша, сам за водкой не ходит? - съехидничала продавщица. - Перебрал, поди, вчера?
- Язык у тебя без костей! - дурацкое ее предположение, что сын его, боевой заслуженный генерал, может сейчас валяться где-то пьяный и беспомощный, возмутила старика до глубины души. - У меня сын - военный, новое звание и должность недавно получил! Вот, в гости приехать обещал... Не могу же я перед ним на стол "паленую" водку поставить!
- Не переживая, отец, - забирая с прилавка бутылку заморского пойла с белой лошадью на этикетке, ответил ему мастеровой, - я тебе нормальную выбрал. Сын будет доволен.
Развернувшись, мужчина зашагал в глубь магазина, разглядывая на ходу продуктовые витрины.
- Спасибо тебе, - буркнул ему вслед Тимофей Ильич и побрел к выходу.

Камушек в груди снова дал знать о себе. С трудом преодолев сопротивление тяжелой двери, Тимофей Ильич хмуро огляделся. Напротив входа, под деревьями, пряталась засыпанная опавшей листвой скамейка. Бережно прижимая к себе купленную бутылку, старик направился к ней. Сгреб в сторону листья и присел на край, положив водку рядом. Прикрыл глаза, с наслаждением вдыхая пропитанный влагой воздух, пахнущий прелыми листьями и землей, откинулся на спинку скамьи. Сверху на лицо упала прохладная капля, слезой скатываясь по щеке...
- Живой, дед?
Тимофей Ильич открыл глаза, хмуро оглядывая обступивших скамейку парней. Один из них протянул ему бутылку с минералкой:
- Глотни, а то побелел что-то весь...
- Спасибо, - принял подношение старик, и сделав глоток, собрался было вернуть бутылку.
- Оставь себе, - весело осклабился стоявший перед ним, - еще пригодится.
"Хорошие ребята, - думал с благодарностью Тимофей Ильич, глядя вслед быстро удалявшейся компании, - шебутные, конечно, но это пока молодые..."
Минералка была холодной и приятной на вкус, старик с удовольствием пил ее, а она весело шипела в бутылке, исходя пузырьками.
- Надо бабке водички оставить, - сказал себе Тимофей Ильич, - а то не хорошо как-то...
Не глядя, протянул руку и не нащупав ничего, удивленно повернул голову. Водка исчезла. Просто взяла и испарилась куда-то бесследно. Он недоумевая, наклонился, надеясь разглядеть ее под лавкой, но кроме шелухи от семечек и мокрых окурков ничего на земле не увидел.
- Вот ведь, - с досадой произнес старик, - какая петрушка-то вышла...
Теперь понятна стала ему неожиданная щедрость, но не обида шевельнулась в душе, а какое-то грустное разочарование.
- Дожили, - растерянно бормотал Тимофей Ильич, потирая левую сторону груди, - елки зеленые...

Распахнулась широко дверь магазина, пугая слетевшихся к крыльцу голубей, сбежал торопливо по ступенькам давешний мужик с полным пакетом продуктов, и затормозил на полном ходу, упершись взглядом в сидящего под деревьями старика.
- Ты чего, отец? - затуманенные похмельной мукой глаза разом прояснились, незнакомец подошел ближе, с тревогой поглядывая на Тимофея Ильича.
- Сердце, будь оно не ладно, - отозвался ворчливо тот, - на погоду, видать, реагирует.
- На погоду, говоришь? - понимающе подмигнул мастеровой. - Может быть, по чуть-чуть требуется? Подобное, как утверждают доктора, подобным лечить нужно. Давай моего пойла, по глоточку?
- Да какой глоточек, что ты?! - отмахнулся старик. - Лучше валидолу дай, если есть.
- Нету, отец, рано мне еще подобные деликатесы кушать, - мужчина легко поднялся с лавки, - но это не беда.

Высокий, широкоплечий, он в три шага оказался среди спешащих вдоль витрин людей и громко так, внушительно, заставляя оборачиваться торопливо пробегающих мимо, произнес:
- Граждане, человеку плохо! Есть у кого валидол?
Остановилось сразу трое или четверо, суетливо зашарив по карманам стареньких плащей, а он, возвышаясь над ними, басил, улыбаясь:
- Одной хватит, спасибо вам огромное!
Вернувшись под деревья, вручил Тимофею Ильичу лекарство:
- Держи, отец, свою волшебную таблетку!
Сунув лекарство под язык, старик кивком поблагодарил второй раз выручившего его человека.
- Если ты не желаешь, то я с твоего разрешения причащусь, - мужик потянул из пакета заморский напиток, - а то скоро и мне, чую, валидол потребуется. Станем тут на пару за сердце держаться и минералкой оттягиваться... А где емкость твоя, отец?
- А... это... тю-тю, - сделал рукой неопределенный жест Тимофей Ильич.
- Не понял, - повернулся к нему незнакомец, - разбил, что ли?
- Угу, - кивнул в ответ старик, - вон, в урне осколки лежат.
- Тьфу ты, напасть! - хлопнул себя по коленке мужчина. - Ладно, не рви зря сердце, отец - водяра того не стоит. Хочешь, я тебе сейчас еще одну куплю?
- Ты богатый, как я погляжу? - усмехнулся Тимофей Ильич. - А с виду обычный работяга.
- А я и есть... Точнее, был им большую часть жизни.
Мужик покрутил в руках бутылку с красивой этикеткой и снова сунул ее в пакет.
- А сейчас, чего же? - покосился на него старик. - Работы лишился или в запой ударился?
Незнакомец усмехнулся в ответ, потер широкой ладонью лицо.
- Нет, с работой все в порядке - я уже давно сам себе и царь, и бог. Денег в достатке, дела в порядке.
- А чего пьешь тогда? Или праздник какой?
- Да так... Обычное дело - с бабой разошелся.
Старик пожал плечами:
- Иные радуются, когда разводятся... Любил ее сильно?
Собеседник его вздохнул, полез в карман за сигаретами.
- Было когда-то... Но давно все перегорело и быльем поросло.
- Дети-то есть? - поглядывая на зажатый крышами домов кусочек серого неба, спросил Тимофей Ильич.
- Пацан семнадцати лет. С матерью остался жить.
- Видишься с ним?
- Нет, - сигаретный дым разметал внезапный порыв ветра, - она против, а я не настаиваю.
- Ну и дурак! - согревая затаившийся в груди камушек, произнес старик. - С бабой можешь не жить, а пацан никого другого уже отцом не признает. Семнадцать лет... Да ты ему сейчас, как никогда нужен. Была бы девка - мамкина игрушка, тогда еще ладно, но пацан? Хотя, у меня первой девчонка родилась и потом всю жизнь за мной хвостом: "Пап, да пап!"
- Да я разве против? - поднялся было с лавочки мужик, но Тимофей Ильич глянул на него, как когда-то, полвека назад, под Сталинградом, на очередного свежеиспеченного шустрого лейтенанта, и тот присел послушно обратно.
- Без отца парню нельзя - собьют, не дай бог, с пути истинного, а мать ничего сделать не сможет.
Незнакомец пожал плечами, не проронив ни звука в ответ, а Тимофей Ильич обругал себя в душе за неуместную свою вспыльчивость.
- Ты извини, - нарушил он первым молчание, - лезу тебя учить...
- Да ничего, - усмехнулся его собеседник, - я не в обиде. Ты там, в магазине, сказал, что сын у тебя военный? В больших чинах, поди, ходит?
- Генерал! - с гордостью ответил Тимофей Ильич. - С месяц назад дивизией командовать назначен.
- У вас это, случаем, не семейное? Уж больно ты строг.
Они сидели и неспешно беседовали под грустно склонившимися над скамейкой деревьями, а вокруг кипела привычная городская суета.
- Семейное, - подтвердил старик, чувствуя, как отпускает потихоньку сердце, - я еще перед войной пограничное училище закончил, а в финскую взводом лыжной разведки командовал.
- С немцами тоже повоевал?
- И с немцами, и с японцами.
- Ишь ты! - с уважением посмотрел на него незнакомец. - А сам-то, часом, не генерал?
Где-то поблизости вновь завыла сирена, тревожным голосом своим заставляя оглядываться шагавших по тротуару людей.
- Что-то часто сегодня, - подумал Тимофей Ильич, а в слух произнес, - Я только до майора дослужился. Мог, конечно, и больших чинов достичь, но видно, не судьба.
- А что так?
Сидевшему рядом и вправду было интересно, старик видел это по его глазам, а потому, пожав плечами, пояснил:
- Да было дело... В сорок четвертом меня назначили начальником штаба дивизии. Должность по тем временам полковничья, но дали авансом, пообещав соответствующее звание вскоре присвоить. Не успел еще дела принять, как заявился в штаб местный особист, капитан, с жалобой на офицеров моего бывшего подразделения. Дескать, пьяный дебош устроили, опозорили звание и все такое... Беру рапорт и начинаю выяснять, что да как. Оказалось, что у одного из офицеров, командира роты, жена нашлась. Она родом из Ленинграда, блокадница, муж думал, что погибла там от голода. Два года ни одной весточки, сам понимаешь... А тут вдруг письмо пришло: дескать, жива, здорова, в эвакуации где-то за Уралом. Парень на радостях и разговелся малость с друзьями трофейным шнапсом. Ничего бы страшного не случилось, да принес черт в тот вечер особиста в расположение полка. Прицепился, паразит, орать на людях вздумал, а ребята его по матушке приложили - молодые, горячие, каждый день в обнимку со смертью ходят... Капитан тут же рапорт накатал и бегом ко мне: в штрафбат нарушителей дисциплины!
- Вот сука! - не удержался от комментария слушатель.
- Служба у него такая, - пожал плечами Тимофей Ильич.
- А ты что же?

Старик усмехнулся, потирая грудь. Давненько он не вспоминал тот случай, когда-то даже ругал себя последними словами за проявленную несдержанность, а потом забылось все, со временем отдалившись и потеряв прежнюю остроту.
- Я бумажку ту в стол спрятал и сначала с ним по-хорошему пытался договориться: мол, так и так, дело выеденного яйца не стоит, зачем геройским ребятам жизнь портить, но его, видать, здорово заело... Кидает мне на стол новый рапорт, а сам аж трясется от злости: доложу, говорит, на верх, как вы, товарищ майор, покрываете бесчинства своих офицеров. Ну тут уже я взбеленился: вынул пистолет и пригрозил паршивцу, что пристрелю, если не успокоится.

Рядом со скамейкой остановилась пожилая женщина. Выложила на тротуар хлебные корки, осторожно, стараясь не пугать слетевшихся птиц, отошла в сторону.

- Силен! - покачал головой собеседник. - И чем закончилось дело?
- Скандал небольшой таки случился, но начальство историю замяло. Меня с должности быстренько турнули и направили командовать батальоном. Так до конца войны я и проходил в комбатах. Наградами не обделяли, но наверх не пускали. Да я и не рвался - когда в сорок пятом японцам холку намылили, еще пару лет прослужил на границе и демобилизовался по здоровью, раны замучили. Получил направление заведующим на ферму, после работал председателем в колхозе. Дети выросли и в город перебрались, потом и мы со старухой за ними следом. С тех пор здесь и живем. Такая вот жизнь у нас сложилась.

Тимофей Ильич замолчал, посчитав, что и так чересчур разоткровенничался перед незнакомым человеком. Потревоженное воспоминаниями о прошлом сердце снова дало знать о себе, заставив старика поморщиться.
- Ладно, - хлопнул он по колену, - пойду домой, от старухи нагоняй за водку получать.
- Погоди, отец, - тронул его за рукав мужчина, - может, все-таки, по глоточку? В кои-то веки человек хороший попался?
- Не хочу, - честно ответил ему старик, - и тебе не советую. Лучше иди домой, в порядок себя приведи, побрейся, да к сыну ступай. А то мы вечно ругаем молодых, дескать, такие-сякие разэтакие, а ведь они с нас пример берут, когда жить начинают. Хочешь, чтобы он стал похож на тебя нынешнего?
Мужчина засопел обиженно, бросил тоскливый взгляд на сумку с выпивкой.
- Не пыхти, - сказал Тимофей Ильич, глядя на него строго, - а просто подними руку и опусти. Слыхал про такой способ?
- Слыхал...

Незнакомец достал из пачки сигарету, покатал в пальцах, думая о чем-то своем. Старик прикрыл глаза, слушая шелест ветра в ветвях над головой.
- Скажи, но только честно, отец, - заговорил вновь мужчина, - ты когда за тех пацанов вступился, не боялся, что тебя потом, как врага народа... А? Времена-то суровые были.
- Боялся, - не открывая глаз, ответил Тимофей Ильич, - до дрожи в коленках. Но решил про себя, что нельзя позволить просто так чужие судьбы калечить.
Сидевший рядом хотел еще о чем-то спросить, но передумал и только сунул в руки старику бутылку с лошадью на этикетке.
- Возьми, отец, - попросил он, - сына угостишь. Это виски, очень даже неплохое, на мой взгляд.
- Брось, - начал отказываться Тимофей Ильич, но мужчина уже встал с лавочки.
- Давай подброшу до дома, - кивнул он в сторону дремлющего на стоянке черного монстра с тонированными стеклами.
- Езжай, - старик чувствовал себя неловко, разглядывая неожиданный подарок, - я посижу еще немного.
- Будь здоров, отец! - незнакомец, словно боясь передумать, зашагал торопливо к машине, а Тимофей Ильич снова прикрыл глаза, откинувшись на спинку.

Странная женщина остановилась у витрины магазина и пристально, не отрываясь, уставилась на него. Далекий крик прилетел с небес, журавлиная стая кружилась в небе над городом, словно поджидая кого-то отставшего. Печальным голосом ответила ей сирена "Скорой помощи" откуда-то с проспекта, что шумел деловито за домами, а когда наконец она стихла вдали, птицы, вытянувшись клином, устремились от города на юг. А вслед за стаей, с каждым взмахом сильных крыльев удаляясь все дальше от земли, поднимался к облакам одинокий журавль, торопясь нагнать улетевших сородичей.
- Дед! - тряс Тимофея Ильича кто-то за плечо. - Ты что, старый? Из-за бутылки, что ли, да? Так я ведь принес обратно! Слышишь меня, дед!
- Не тормоши, - попросил тихо старик, открывая глаза.
Глянул на странную женщину возле витрины, покачал молча головой - уходи...
Потом перевел взгляд на парня, что стоял перед ним, одного из тех, с минералкой, и ответил нехотя:
- Дурак ты, паря. Что мне твоя водка? Оставь ее себе.
Поднялся, кряхтя, на ноги, подобрал с лавочки подарок.
- Извини, пойду я. Засиделся тут...
Тихо шуршала листва, осыпаясь с деревьев, капало надоедливо сверху и хлюпало под ногами. Недолго осталось править бал осени, скоро придут в город холода и закружит по дворам метель, заметая тротуары.
- Надо самому сегодня Лешке позвонить, - думал Тимофей Ильич, возвращаясь домой, - узнать, как он там. Сын, ведь, как-никак.

©Рикки Ли