Следующий пост будет через 2 недели:):):)
Сел в машину, покурил пять минут пока прогревается.
До работы – полчаса. Если без пробок. Или полдня с ними: ехать по кольцевой, а там если встанешь, то часа на два-три.
Сцепление-скорость-ручник-газ, на полу друг о друга звякнула пара пустых бутылок из под пива. Вчера с пацанами выпили под орешки, да рука не поднялась выкинуть на свежевыпавший снег.
Не повезло – на длинном пятикилометровом перегоне, сразу после последней развязки пробка. Привычно вслушался в очередную тему Соловьева по «Серебрянному дождю», так и есть – снова шпарит про продажную милицию, гаишников и депутатов с мигалками.
При случае не упускаю возможности повыделывать «пятнашки» переходя и ряда с ряд, но пробка дело скучное и развлекать себя постоянными перестроениями в надежде выиграть пару сотен метров или две-три минуты чистого времени, дело абсолютно бесперспективное. Поэтому – левый ряд, в кресле расслабиться и попытаться получить максимум удовольствия. Тормоз-газ, газ-тормоз, тормоз-газ... однажды в пробке начал считать сколько раз нажал на тормоз... на шестой сотне сбился. Потом решил посчитать – сколько раз выткаю-вытыкаю передачу... чуть в задницу впереди идущего мерседеса не впилился. Дал себе зарок – в пробке ничего не считать, а то страховщики неправильно поймут, когда объяснительную придется писать.
Бутылки эти на полу звякают. Занялся другим интересным делом – поравнявшись с очередным автомобилем, высматриваю в его салоне магнитолу, у себя на приемнике ставлю ту же радиоволну и пытаюсь по музыке доносящейся из приемника понять настроение соседа-автолюбителя. Веселье закончилось, когда один из соседей увидел меня подпевающего его авто магнитоле и покрутил пальцем у виска. Еще бы – тридцатилетний мужик в костюме и галстуке подпевает Тане Овсиенко с таким остервенением, что ненароком увидевшая эту картину певица, вряд ли смогла еще что-нибудь спеть.
На встречу скоро опоздаю. В очередной раз на полу звякнуло. Мне семнадцать лет было, когда я все лето отстоял приемщиком пустых бутылок, с тех пор этот звук ненавижу. Открыть дверь и поставить на асфальт – совесть не позволяет. Швырнуть через пять полос на обочину – а вдруг не докину, нехорошо получится.
Взял бутылку, вылез из машины. Посередине бетонная полоса отбойника – широкая как проспект. Поставил на нее. Проехал еще пару километров. Поставил на отбойник вторую.
Вот и кончилась пробка. Два часа псу под хвост. Сумбурный рабочий день – планы работ и графики поставок, отчеты и прогнозы, письма и претензии в инстанции – все по накатанной и скучно. Поздний вечер – пора домой. Снова кольцевая, тот же путь в обратном направлении – стоят родимые, и одна и вторая. Следующее утро – стоят. Вечер – стоят. Утро. Вечер. Утро. Стоят.
Очередная пробка. Пару недель прошло, как бутылки стоят. Странно – помню ставил Holsten, а стоит Staropramen. В багажнике уже неделю как перекатывается Holsten. Забрал чужую чешского и поставил свою немецкую. Доехал до второй – тоже чешская.... прямо диверсия какая то. Своровал чужую бутылку и кинул к себе в багажник. Через пару километров злорадно скаля зубы выставил обратно. Вечером обратно еду – смотрю – нет моей бутылки! Вот сцуко! В пробку попаду, все его бутылки заберу.
На следующий день как назло пробки нет. И на следующий. Не могу же я остановится в самом скоростном ряду, если нет пробки! Через неделю появилась бутылка – немецкая или чешская на скорости не видно. Наверняка чешская. Через день появилась еще одна. Через день еще.
Снова пробка. Доехал до первой бутылки – чешская. В багажник! Взамен немецкую. Вторая. Чешская! Problem. Request for change? Yes! Ohhh... Скорее до третьей! О чудо – она немецкая. Что делать-то? Тоже кинул в багажник... про запас.
Прошел месяц. Бутылки менялись, как заведенные. В багажнике телепался постоянный запас. Я начал подумывать как искусственно создавать пробки без аварий и прочих членовредительств, как мой оппонент пропал. Прошла неделя, вторая – мои бутылки стоят не шелохнувшись.
Пропал сон и аппетит. Пиво в глотку не лезет. Куда мне пустые бутылки девать? Выкидывать? Фу! Этот так пошло.
День бежал за днем. Бутылки не менялись.
Через пару недель в очередной пробке, я вдруг увидел, что все бутылки стали чешскими, и в одной из них – второй по счету, нашел записку: «Извини, отозвали в срочную командировку, не смогла предупредить. Ну что! По пивку? Блондинка на Мазде»
© Кагарыч
Tuesday, October 30, 2007
Tuesday, October 23, 2007
Этот день
Детство. Золотая пора. Радость знания.
Я помню, как изучал этот мир. Смотрел широко распахнутыми глазами, слышал каждый шорох, чувствовал кожей шелест листьев и трение снежинок.
Девять лет. Он очень ждет момента, когда станет взрослым. Пойти в кино "от шестнадцати", делать то что захочется самому, а не родителям и учителям, одеваться как заблагорассудится и отрастить усы Д’Артаньяна.
Он смотрит огромными глазами и не понимает этого мира.
Он уверен, что никогда не станет взрослым.
Он знает, что ему так всегда и суждено - ходить маленьким девятилетним мальчиком.
Десять. Он взахлеб читает любые книги в пределах видимости. Заглатывает накрыв книгу учебником на уроке математики, на перемене прислонившись к перилам, под одеялом с фонариком.
Он смотрит на этот мир прищуренными от соленых брызг глазами Генри Моргана.
Он переживает до корней волос трагедии Эдмона Дантеса.
Он знает все на свете и готов покорять звезды.
Мальчику одиннадцать. Умудренный опытом прожитых лет, он цинично оглядывает этот мир. Он занимается онанизмом и покорно ждет слепоты и волос на ладонях от этого грешного, но такого приятного занятия.
Он смотрит на этот мир печальными глазами человека знающего, что все кончено.
Он переживает в своих фантазиях первую любовь. Он сам себе доставляет. Эту любовь.
Он знает про друзей и их любовь. Ему противно жать их руки.
Двенадцать лет. Он хорошо учится и его уважают взрослые. Он сдает экзамены экстерном. Все вокруг только и говорят о его талантах и уме. Он "далеко пойдет".
Он смотрит на этот мир уверенными глазами человека знающего, что все еще впереди.
Он уверен в будущих толпах поклонников и автографы ему еще успеют надоесть.
Он знает, что мир у его ног и создан ради него.
Шестнадцать. И он уже не мальчик. Его подруга лежит на родительской кровати и ему есть чем гордиться. Он идет под руку с неприступной красавицей всего района и видит завистливые взгляды сверстников. Он в центре внимания. Не в первый раз, но впервые среди друзей.
Он смотрит на этот мир глазами покорителя Эвереста.
Он уверен, что повторит путь Казановы.
Он знает, что бесподобен.
Двадцать. Он сменил пару мест работы, а с одного из них, он вылетел за профнепригодность. Страшно оскорбленный этим, он клянется их проучить. Мальчик ждет момента истины, о котором не раз читал в книгах. Но момент не настает. Мальчик начинает думать, что никогда и не настанет.
Он смотрит на этот мир глазами обманутого избранного.
Он обязательно свершит что-нибудь, отчего все вздрогнут и возрадуются.
Он еще покажет всем кузькину мать.
Тридцать. Он читает сказки сыну и ненавидит жену. Он позабыл про друзей. Они – про него.
Он устал смотреть на этот мир
Он ни в чем не уверен.
Он ничего не знает.
Он все забыл.
В этот день меня отпустило. Я натужно разогнул спираль опыта, пристально ее оглядел и решил все поменять.
Выбросил из головы навязанную вуаль безразличия к окружающему, которая с годами все больше и больше прикрывала душу.
Ха! Весь мир в ладони.
Мудак я. Тоже своеобразная мантра.
А ну-ка встань! Пройдись по комнате! Ноги-руки целы? Голова на месте? В ладоши хлопнуть сильно можешь? Хрен с ними коллегами. Хлопай! Покалывать начало?
Значит жив еще. Сомнения прочь!
Выпрямись сидя за компьютером, а то на эмбриона похож.
Глазки пошире распахни и оглянись вокруг. Это то, что ты создал. Сам. Значит, можешь поменять. Не слушай тех, кто говорит обратное.
Сбрось оцепенение. Вдохни глубоко и не выдыхай.
Когда в голове зашумит, а в ребрах зарежет – выдыхай. Мозги прочистило – теперь и работать можно. На себя и ради них. Самых дорогих.
(С) Кагарыч
Я помню, как изучал этот мир. Смотрел широко распахнутыми глазами, слышал каждый шорох, чувствовал кожей шелест листьев и трение снежинок.
Девять лет. Он очень ждет момента, когда станет взрослым. Пойти в кино "от шестнадцати", делать то что захочется самому, а не родителям и учителям, одеваться как заблагорассудится и отрастить усы Д’Артаньяна.
Он смотрит огромными глазами и не понимает этого мира.
Он уверен, что никогда не станет взрослым.
Он знает, что ему так всегда и суждено - ходить маленьким девятилетним мальчиком.
Десять. Он взахлеб читает любые книги в пределах видимости. Заглатывает накрыв книгу учебником на уроке математики, на перемене прислонившись к перилам, под одеялом с фонариком.
Он смотрит на этот мир прищуренными от соленых брызг глазами Генри Моргана.
Он переживает до корней волос трагедии Эдмона Дантеса.
Он знает все на свете и готов покорять звезды.
Мальчику одиннадцать. Умудренный опытом прожитых лет, он цинично оглядывает этот мир. Он занимается онанизмом и покорно ждет слепоты и волос на ладонях от этого грешного, но такого приятного занятия.
Он смотрит на этот мир печальными глазами человека знающего, что все кончено.
Он переживает в своих фантазиях первую любовь. Он сам себе доставляет. Эту любовь.
Он знает про друзей и их любовь. Ему противно жать их руки.
Двенадцать лет. Он хорошо учится и его уважают взрослые. Он сдает экзамены экстерном. Все вокруг только и говорят о его талантах и уме. Он "далеко пойдет".
Он смотрит на этот мир уверенными глазами человека знающего, что все еще впереди.
Он уверен в будущих толпах поклонников и автографы ему еще успеют надоесть.
Он знает, что мир у его ног и создан ради него.
Шестнадцать. И он уже не мальчик. Его подруга лежит на родительской кровати и ему есть чем гордиться. Он идет под руку с неприступной красавицей всего района и видит завистливые взгляды сверстников. Он в центре внимания. Не в первый раз, но впервые среди друзей.
Он смотрит на этот мир глазами покорителя Эвереста.
Он уверен, что повторит путь Казановы.
Он знает, что бесподобен.
Двадцать. Он сменил пару мест работы, а с одного из них, он вылетел за профнепригодность. Страшно оскорбленный этим, он клянется их проучить. Мальчик ждет момента истины, о котором не раз читал в книгах. Но момент не настает. Мальчик начинает думать, что никогда и не настанет.
Он смотрит на этот мир глазами обманутого избранного.
Он обязательно свершит что-нибудь, отчего все вздрогнут и возрадуются.
Он еще покажет всем кузькину мать.
Тридцать. Он читает сказки сыну и ненавидит жену. Он позабыл про друзей. Они – про него.
Он устал смотреть на этот мир
Он ни в чем не уверен.
Он ничего не знает.
Он все забыл.
В этот день меня отпустило. Я натужно разогнул спираль опыта, пристально ее оглядел и решил все поменять.
Выбросил из головы навязанную вуаль безразличия к окружающему, которая с годами все больше и больше прикрывала душу.
Ха! Весь мир в ладони.
Мудак я. Тоже своеобразная мантра.
А ну-ка встань! Пройдись по комнате! Ноги-руки целы? Голова на месте? В ладоши хлопнуть сильно можешь? Хрен с ними коллегами. Хлопай! Покалывать начало?
Значит жив еще. Сомнения прочь!
Выпрямись сидя за компьютером, а то на эмбриона похож.
Глазки пошире распахни и оглянись вокруг. Это то, что ты создал. Сам. Значит, можешь поменять. Не слушай тех, кто говорит обратное.
Сбрось оцепенение. Вдохни глубоко и не выдыхай.
Когда в голове зашумит, а в ребрах зарежет – выдыхай. Мозги прочистило – теперь и работать можно. На себя и ради них. Самых дорогих.
(С) Кагарыч
Monday, October 22, 2007
Руки нерожавшей женщины
Знаешь, я раньше думал как все: что зеркало души – это глаза. Потом – понял: ни черта не глаза. Они-то как раз могут лгать похлеще остальных частей тела. Сам сколько раз безбожно врал с широко открытыми зенками!
Помню, как в пятом классе уверенно врал директору школы, что не знаю, КТО во время моего дежурства умыкнул череп из кабинета биологии, а сам при этом невинно хлопал ресницами, глядя директору в лицо. В это время пропажа тихо дожидалась меня в раздевалке, в мешке из-под сменной обуви.
Помню, как десятью годами позже, я, так же невинно моргая, смотрел в грустные, по-коровьи заторможенные очи своей беременной жены и сочинял про то, как по пути из Малаховки порвался шланг бензонасоса, и как я из-за него полночи провозился с отцовской «копейкой». В то утро глаза мои, должно быть, выражали дикое утомление, а от ладоней за версту несло бензином (бензином же я умылся из пистолета на заправке около дома, дабы Моя Благоверная не учуяла запаха твоего «Кензо»). И тогда – пронесло…
В-общем, глаза, в ансамбле с мимикой и текстом – никакое не зеркало души, а весьма коварное оружие.
Вот хвост у собаки – действительно правдивый предатель. Интересно, собака осознанно им виляет, или это у неё автоматически? Хотя, если бы у нас был хвостик, думаю, мы бы и им научились фальшивить…
А вот руки – руки не врут.
Я давно наблюдаю за женскими руками. За разными: фотомоделей и доярок, пианисток и домохозяек. Холёные и натруженные, ухоженые и в цыпках от бесконечного мытья, с накладными ногтями и подстриженными под корень - они так по-разному выглядят. Но всегда правдивы.
Руки выдают эмоции. Взгляд можно отвести, спрятать а вот дрожь и нервозность в пальцах – вряд ли.
Руки выдают возраст. Лицо можно омолаживать до бесконечности. Но даже ведра ботокса не хватит, чтобы скрыть, сколько лет женским рукам.
Даже уличить в курении по рукам – проще простого: понюхай их – и всё ясно, сколько жвачек не прожуй и спреев в рот не забрызгай.
Или вот, к примеру, целуется парочка. Знаешь, как определить, насколько искренни чувства девушки? Думаешь, по закрытым глазам? Забудь! Вы же всегда при ЭТОМ закрываете глаза. А вот руки… Если Её рука вцепилась Ему в затылок – это по-честному. И только так. Иначе – фальшь!
Женские руки – искренни всегда: когда гладят кошку или шлёпают ребёнка, когда играют Шопена или ласкают заветные места…
Почему так? Учёные это объяснят так: «Руки имеют наибольшее представительство в в коре больших полушарий. И нарисуют гомункулуса.
Твои руки я узнал бы всегда. На ощупь. На запах. На вкус. Помнишь, через два года после нашего первого расставания, в самолёте, я узнал твою кисть, свесившуюся с подлокотника кресла – в проходе, далеко от меня, через несколько рядов? Ведь тогда у меня ни на миг не возникло сомнения – эти руки БЫЛИ СО МНОЙ БЛИЗКИ. Я узнал твои руки, понимаешь? А только после – тебя.
И ничего на свете не было эротичнее твоих пальцев, комкающих простынь, когда я переводил тебя в партер!
А как выразительно они распластались и скребли по стене тогда, на Кубке, когда я изловил тебя, разгоряченную после матча, в коридоре теннисного клуба, затащил в пустую раздевалку и прислонил лицом к свежей побелке!
А как судорожно, до посинения, они вцеплялись в мой рукав каждый раз, когда я, шутки ради, пускал нашу «Импрезу» в управляемый занос на МКАДе!
…Твои руки не соврали и вчера. Ты вошла в прихожую с нарочитым безразличием, изображая смертельную усталось. Годовой отчёт, генеральный лично просил, бла-бла… Но видела бы ты при этом свои руки! А заметила бы, как сильно, до крови сжались в свою очередь мои кулаки!
Позже, в постели, я полез к тебе «с глупостями», а сам при этом ждал реакции твоих рук. Всё надеялся, что мне померещилось. Что еще секунда – и обожгут меня твои ногти, и красными царапинами распишешься ты на моей спине в своей верности…
Но они оставались безучастными. Чужие, они вяло скользили по подушке, и тогда я окончательно почувствовал, что уже кто-то другой, новый был теперь с ними...
А сейчас ты проснулась и удивленно моргаешь припухшими от сна глазами. Ты ещё не можешь понять, как твои руки оказались привязанными к изголовью кровати. И почему у меня в руках мачете, привезенное нами из доминиканского отпуска.
Да и вряд ли уже поймешь, теннисистка моя!
- И-и-и-и ррраз!
- И-и-и-и два!
Бесплатный Входящий
Помню, как в пятом классе уверенно врал директору школы, что не знаю, КТО во время моего дежурства умыкнул череп из кабинета биологии, а сам при этом невинно хлопал ресницами, глядя директору в лицо. В это время пропажа тихо дожидалась меня в раздевалке, в мешке из-под сменной обуви.
Помню, как десятью годами позже, я, так же невинно моргая, смотрел в грустные, по-коровьи заторможенные очи своей беременной жены и сочинял про то, как по пути из Малаховки порвался шланг бензонасоса, и как я из-за него полночи провозился с отцовской «копейкой». В то утро глаза мои, должно быть, выражали дикое утомление, а от ладоней за версту несло бензином (бензином же я умылся из пистолета на заправке около дома, дабы Моя Благоверная не учуяла запаха твоего «Кензо»). И тогда – пронесло…
В-общем, глаза, в ансамбле с мимикой и текстом – никакое не зеркало души, а весьма коварное оружие.
Вот хвост у собаки – действительно правдивый предатель. Интересно, собака осознанно им виляет, или это у неё автоматически? Хотя, если бы у нас был хвостик, думаю, мы бы и им научились фальшивить…
А вот руки – руки не врут.
Я давно наблюдаю за женскими руками. За разными: фотомоделей и доярок, пианисток и домохозяек. Холёные и натруженные, ухоженые и в цыпках от бесконечного мытья, с накладными ногтями и подстриженными под корень - они так по-разному выглядят. Но всегда правдивы.
Руки выдают эмоции. Взгляд можно отвести, спрятать а вот дрожь и нервозность в пальцах – вряд ли.
Руки выдают возраст. Лицо можно омолаживать до бесконечности. Но даже ведра ботокса не хватит, чтобы скрыть, сколько лет женским рукам.
Даже уличить в курении по рукам – проще простого: понюхай их – и всё ясно, сколько жвачек не прожуй и спреев в рот не забрызгай.
Или вот, к примеру, целуется парочка. Знаешь, как определить, насколько искренни чувства девушки? Думаешь, по закрытым глазам? Забудь! Вы же всегда при ЭТОМ закрываете глаза. А вот руки… Если Её рука вцепилась Ему в затылок – это по-честному. И только так. Иначе – фальшь!
Женские руки – искренни всегда: когда гладят кошку или шлёпают ребёнка, когда играют Шопена или ласкают заветные места…
Почему так? Учёные это объяснят так: «Руки имеют наибольшее представительство в в коре больших полушарий. И нарисуют гомункулуса.
Твои руки я узнал бы всегда. На ощупь. На запах. На вкус. Помнишь, через два года после нашего первого расставания, в самолёте, я узнал твою кисть, свесившуюся с подлокотника кресла – в проходе, далеко от меня, через несколько рядов? Ведь тогда у меня ни на миг не возникло сомнения – эти руки БЫЛИ СО МНОЙ БЛИЗКИ. Я узнал твои руки, понимаешь? А только после – тебя.
И ничего на свете не было эротичнее твоих пальцев, комкающих простынь, когда я переводил тебя в партер!
А как выразительно они распластались и скребли по стене тогда, на Кубке, когда я изловил тебя, разгоряченную после матча, в коридоре теннисного клуба, затащил в пустую раздевалку и прислонил лицом к свежей побелке!
А как судорожно, до посинения, они вцеплялись в мой рукав каждый раз, когда я, шутки ради, пускал нашу «Импрезу» в управляемый занос на МКАДе!
…Твои руки не соврали и вчера. Ты вошла в прихожую с нарочитым безразличием, изображая смертельную усталось. Годовой отчёт, генеральный лично просил, бла-бла… Но видела бы ты при этом свои руки! А заметила бы, как сильно, до крови сжались в свою очередь мои кулаки!
Позже, в постели, я полез к тебе «с глупостями», а сам при этом ждал реакции твоих рук. Всё надеялся, что мне померещилось. Что еще секунда – и обожгут меня твои ногти, и красными царапинами распишешься ты на моей спине в своей верности…
Но они оставались безучастными. Чужие, они вяло скользили по подушке, и тогда я окончательно почувствовал, что уже кто-то другой, новый был теперь с ними...
А сейчас ты проснулась и удивленно моргаешь припухшими от сна глазами. Ты ещё не можешь понять, как твои руки оказались привязанными к изголовью кровати. И почему у меня в руках мачете, привезенное нами из доминиканского отпуска.
Да и вряд ли уже поймешь, теннисистка моя!
- И-и-и-и ррраз!
- И-и-и-и два!
Бесплатный Входящий
Friday, October 19, 2007
Розовые сопли
Танечка плакала. Она ревела навзрыд, глаза ее были мокрые…
Сашенька, ты предал меня, любимое мое создание, цвет моей мечты… Ты силикон моей дряблой души, ты тампакс вагинального плача, ты помада моей блеклой жизни, ты - утренний глоток портвейна! Сейчас уже гости придут, а ты, бля, мне устроил…
Что я им скажу?
В годовщину наших отношений, ты заставил меня рыдать… Я бля сука реву, как драматург.
Ровно два года назад ты все же закончил с ебанутыми коробками шоколада, от которых у меня сыпь на додках, с этими колючими бесполезными растениями, обернутыми в мокрый целлофан! Два года прошло с тех пор, как ты перестал читать мне сраные вирши и ходить за мной на караках… Ты, наконец, внял голосу моего сердца, когда я преисполненная истомой и терзаниями мягко намекнула тебе: «Хорош корчить из себя пангемуна, ебаться будем?», ты наконец истерзал меня своей страстью… Хотя… что там говорить, видала я страсти и поболее…
Сейчас придут твои друзья подруги: актриса Тонечка с адвокатом Пашенькой, художница Наденька с дизайнером Мишенькой.
Все они премилые люди, конечно, но о чем с ними говорить? Что, блядь, мне сказать людям, которые даже не знают, как сбить настройки весов? О чем можно говорить с людьми, которые не отличают репу от редьки!
Мои друзья и подруги народ может и простой… Но зато они пивную пробку сгибают двумя пальцами… Или Генка из сорок третьего? Он, бля, поддон полноразмерный на хую держит. Талант! Или Маринка, с Дорогомиловского… Зубами, слышишь, зубами пробку из бутылки вина достает, без рук! Слышишь, бутыль в титьках зажата! Штопор в зубах, бутыль промеж сисек, это не то, что твой куперфильд сраный, это, бля, гений пантомимы!
И я угнетенная твоим весьма предательским поступком, стою и бью тебе в лицо… А ты сидишь и внемлешь.. Сидишь, и робко внемлешь так..
Я плачу и реву… Я реву и бью тебе в морду… Я бью и плачу… И не могу остановиться, милый!
Ты бьешься умной головой о стену, там наверное шишка вот такенная, а я не могу остановиться! Знал бы ты, как ничтожны твои телесные муки по сравнению с моими душевными переживаниями! Хуй его знает, любовь это или не любовь, но то что я преисполнена страсти к тебе, к твоему потухшему взгляду из под отекших век, к твоим поэмам, которые хороши как душистый укроп, бля, но на хлеб же их не намажешь?…
Наверное, я тебя все-таки люблю!
Но какого хуя, ты предал меня? Ты прекрасно знал, что не надо покупать крупнозернистую соль… Она не пролезает в дырки солонки!
Тебе не понять тягот и страданий женщины, охуевшей от такого презренного отношения…
Т ы презрел меня! В очень изощренной форме…
Скажи мне, о поэт! Зачем ты зная множество безумных важностей, бездну ненужной хуйни, так легко и просто ранил меня… Купил соль, которую я трясу, трясу, а она никак..
Я считаю, что здесь был умысел… А умысел, милый, это всё! Это значит желание… желание ранить, желание унизить меня.. Простую женщину, которая любит своего поэта..
И я не могу остановится.. С того момента, как рука моя послала этот ебучий и совершенно бесполезный тюбик с солью прямо в сортир, обида моя, боль и унижение выплеснулись в твою нежную репу…
Что ты мычишь? Как же мы без соли гостей угощать?
Вот! Вот… Я бью тебя, и ложечкой сгребаю твои соленые сопли… Они пойдут в салат… Вот это пойдет на мясо под майонезом… Извини, милый, вот так! Вот так!
Выдыхай, милый…Вот сюда, прямо в баночку… Молодец.
Ничего, что они розовые… Скажем, хрену свекольного добавили… Все равно твои друзья не поймут.
Танечка утерла слезы куском газеты из под селедки… Она всхлипывала и дрожала, разминая одеревеневший кулак… Потом схватилась за шелковый галстук своего воздыхающего возлюбленного, и внутренней стороной принялась очищать розовые кровянистые корочки с опухшего лица возлюбленного.
- Иди умойся, милый…. Гости скоро.. И никогда, слышишь! Никогда! Не позволяй себе так издеваться надо мной…
Танечка не сдержалась, опять заревела, и тут же поперек ее воли, рука непроизвольно дернулась, кулак сжался в молот, одно размашистое движение, и новая порция розовых соплей потекла в угоду хлебосольному столу…
(С) Скотиняка
Сашенька, ты предал меня, любимое мое создание, цвет моей мечты… Ты силикон моей дряблой души, ты тампакс вагинального плача, ты помада моей блеклой жизни, ты - утренний глоток портвейна! Сейчас уже гости придут, а ты, бля, мне устроил…
Что я им скажу?
В годовщину наших отношений, ты заставил меня рыдать… Я бля сука реву, как драматург.
Ровно два года назад ты все же закончил с ебанутыми коробками шоколада, от которых у меня сыпь на додках, с этими колючими бесполезными растениями, обернутыми в мокрый целлофан! Два года прошло с тех пор, как ты перестал читать мне сраные вирши и ходить за мной на караках… Ты, наконец, внял голосу моего сердца, когда я преисполненная истомой и терзаниями мягко намекнула тебе: «Хорош корчить из себя пангемуна, ебаться будем?», ты наконец истерзал меня своей страстью… Хотя… что там говорить, видала я страсти и поболее…
Сейчас придут твои друзья подруги: актриса Тонечка с адвокатом Пашенькой, художница Наденька с дизайнером Мишенькой.
Все они премилые люди, конечно, но о чем с ними говорить? Что, блядь, мне сказать людям, которые даже не знают, как сбить настройки весов? О чем можно говорить с людьми, которые не отличают репу от редьки!
Мои друзья и подруги народ может и простой… Но зато они пивную пробку сгибают двумя пальцами… Или Генка из сорок третьего? Он, бля, поддон полноразмерный на хую держит. Талант! Или Маринка, с Дорогомиловского… Зубами, слышишь, зубами пробку из бутылки вина достает, без рук! Слышишь, бутыль в титьках зажата! Штопор в зубах, бутыль промеж сисек, это не то, что твой куперфильд сраный, это, бля, гений пантомимы!
И я угнетенная твоим весьма предательским поступком, стою и бью тебе в лицо… А ты сидишь и внемлешь.. Сидишь, и робко внемлешь так..
Я плачу и реву… Я реву и бью тебе в морду… Я бью и плачу… И не могу остановиться, милый!
Ты бьешься умной головой о стену, там наверное шишка вот такенная, а я не могу остановиться! Знал бы ты, как ничтожны твои телесные муки по сравнению с моими душевными переживаниями! Хуй его знает, любовь это или не любовь, но то что я преисполнена страсти к тебе, к твоему потухшему взгляду из под отекших век, к твоим поэмам, которые хороши как душистый укроп, бля, но на хлеб же их не намажешь?…
Наверное, я тебя все-таки люблю!
Но какого хуя, ты предал меня? Ты прекрасно знал, что не надо покупать крупнозернистую соль… Она не пролезает в дырки солонки!
Тебе не понять тягот и страданий женщины, охуевшей от такого презренного отношения…
Т ы презрел меня! В очень изощренной форме…
Скажи мне, о поэт! Зачем ты зная множество безумных важностей, бездну ненужной хуйни, так легко и просто ранил меня… Купил соль, которую я трясу, трясу, а она никак..
Я считаю, что здесь был умысел… А умысел, милый, это всё! Это значит желание… желание ранить, желание унизить меня.. Простую женщину, которая любит своего поэта..
И я не могу остановится.. С того момента, как рука моя послала этот ебучий и совершенно бесполезный тюбик с солью прямо в сортир, обида моя, боль и унижение выплеснулись в твою нежную репу…
Что ты мычишь? Как же мы без соли гостей угощать?
Вот! Вот… Я бью тебя, и ложечкой сгребаю твои соленые сопли… Они пойдут в салат… Вот это пойдет на мясо под майонезом… Извини, милый, вот так! Вот так!
Выдыхай, милый…Вот сюда, прямо в баночку… Молодец.
Ничего, что они розовые… Скажем, хрену свекольного добавили… Все равно твои друзья не поймут.
Танечка утерла слезы куском газеты из под селедки… Она всхлипывала и дрожала, разминая одеревеневший кулак… Потом схватилась за шелковый галстук своего воздыхающего возлюбленного, и внутренней стороной принялась очищать розовые кровянистые корочки с опухшего лица возлюбленного.
- Иди умойся, милый…. Гости скоро.. И никогда, слышишь! Никогда! Не позволяй себе так издеваться надо мной…
Танечка не сдержалась, опять заревела, и тут же поперек ее воли, рука непроизвольно дернулась, кулак сжался в молот, одно размашистое движение, и новая порция розовых соплей потекла в угоду хлебосольному столу…
(С) Скотиняка
Роман с туалетной бумагой
Началось все, странно сказать, в туалете, в момент, когда он крутанул рулон туалетной бумаги, ему показалось, что он увидел что-то, чего там быть не должно - а именно надпись. На оторванном отрезке было написано "привет". Слово было написано маленькими аккуратными буквами, как будто его писала такая же маленькая аккуратная девушка - он даже сразу представил себе эту девушку, в белой косынке и фартуке, работницу бумагоперерабатывающего завода, которая вот так от скуки, или прикола ради, написала на бумажной ленте "привет". Уже через минуту Степан отогнал эти мысли, так как был человеком прагматичным и понимал, что никаких девушек на заводах не существует, все давно делают роботы и надпись, безусловно, какой-то хитрый маркетинговый ход и не более. Использовав бумагу по назначению, он спустил воду и ухмыльнулся. Додумаются же, суки!
Пока Степан мыл руки, ему в голову пришла другая мысль - возможно слово "привет" означает, что он вытянул счастливый рулон и чего-то там выиграл. Ну скажем, средство от расстройства желудка или новую сантехнику - мало ли, что придет в голову этим засранцам? Он вернулся в туалет и достал упаковку бумаги. Полиэтиленовая обертка была исписана красивыми обещаниями неслыханной мягкости, адресами производителей и прочей никому не нужной чепухой. Ни о какой рекламной акции в этой информации не упоминалось.
Степан вышел из туалета, но тут же вернулся, просветленный новой идеей. Он крутанул рулон еще раз, и еще, и еще. Белоснежная лента мягко опускалась на пол, завиваясь серпантином, но никаких обращений не содержала.
"Значит просто привет - и все", - подумал Степан и вроде бы даже успокоился, но на всякий случай, будто бы даже случайно, протянул ленту дальше. Вот оно! Маленькое черное пятнышко. Степан резко оторвал весь моток и поднес к глазам. На бумаге был нарисован смайлик. Степан почувствовал, как сердце совершило скачок. Губы расползлись в улыбке. Конечно не потому, что ему было приятно получить эту улыбку от рулона туалетной бумаги, а, скорее, потому, что он, словно детектив, нашел еще одну улику и это не могло не радовать.
Оттерев пот со лба, Степан аккуратно снял рулон с держателя и отправился с ним на кухню. Там, усевшись поудобнее в свое любимое кресло, он принялся разматывать рулон дальше. Следующая надпись появилась быстрее, чем он ожидал и честно сказать, поставила его в тупик. На бумаге было написано его имя со знаком вопроса. Там было написано "Степан?". Рулон знал его имя и разговаривал с ним. Даже не так. Рулон предлагал вступить с ним в диалог. Степан взял со стола ручку и хотел уже было написать что-то в ответ, но тут же остановил себя. Наверняка рулон был каким-то розыгрышем. Его могли подсунуть... Но как? Бумагу он покупал в огромном супермаркете, где, конечно, никто не мог предугадать какую именно упаковку он небрежно скинет рукой в корзину. На кассе подменить не могли. В машине тоже. Гостей в доме не было. Прокрутив в голове весь путь упаковки от магазина до дома, Степан понял, что на розыгрыш не похоже. А тогда на что?
Думать было лень, внутри щекотало от какого-то детского азарта, поэтому Степан снова взял ручку и написал на бумаге "да". Провернув ленту он нашел следующее сообщение. "ну наконец-то! я думала ты меня игноришь". Представить себя, разговаривающим с туалетной бумагой, было невозможно и тем не менее именно этим Степан и занимался. Правда теперь ему в голову пришла идея, развернуть весь рулон сразу, чтобы понять, какие сообщение ждут его в будущем. Степан принялся разворачивать бумагу и через пару метров нарвался на сообщение "ну-ну", а еще через метр "не надоело?". Степан решил не отвечать и разматывать дальше.
"если ты сейчас же не прекратишь, я больше не буду с тобой разговаривать!".
Степан замер. Надпись была написана большими буквами и он отчетливо ощутил, как туалетная бумага разозлилась. Кроме того, он почувствовал страх, что она замолчит и больше никогда ничего не напишет. Где-то глубоко в подсознании мельтешила мысль, что пора звонить в кащенко, но Степан даже прислушиваться к этой мысли не хотел. Ему просто очень хотелось, чтобы она прекратила злиться. Он взял ручку и написал "извини". Чтобы не злить бумагу дальше, Степан легонько потянул за ленту и отмотал всего на пару отрезков. "ничего" улыбнулась лента. Степан улыбнулся в ответ. Вернее он тоже нарисовал ей смайлик. "ты славный" Снова улыбнулась бумага. Степан откинулся на спинку кресла. Ему стало приятно. Он очень давно не слышал таких слов от женщины, даже если она предстала перед ним в таком странном виде. Почему-то не хотелось отвечать, поэтому он отмотал еще кусочек и получил следующее сообщение - "только за временем не следишь!". Степан посмотрел на часы и выматерился. Он совершенно забыл, что давно должен был быть на работе. Выбежав в коридор, он быстро обулся, бросил в сумку документы, распечатанные еще ночью, телефон, ноутбук и вернулся на кухню. Ему показалось, что туалетную бумагу надо взять с собой, иначе ей станет скучно и она может снова на него разозлиться. Перед тем, как спрятать ее в пакет, степан написал "Спасибо".
Садовое кольцо стояло и стоять было скучно. Степану очень хотелось поделиться с кем-нибудь этим тоскливым соображением, но рядом никого не было. Доставать туалетную бумагу из сумки и писать сообщение ей было как минимум странно - вдруг кто-нибудь заметит? Степан подождал еще пять минут и не выдержал. Он осторожно вытащил рулон и положил себе между ног. "Стою в пробке"- написал он, стараясь делать как можно более непринужденный вид. "Я чувствую" - ответила туалетная бумага уже на следующем отрезке. Степан ощутил жар и даже капельки пота над верхней губой. Возможно она имела в виду, что-то другое, но его член действительно напрягся и встал. Следующая мысль была из разряда совсем уж невозможных. Такое нельзя было подумать ни при каких обстоятельствах, но, тем не менее, он это подумал. Он смотрел на этот маленький рулон бумаги и видел в нем два отверстия.
"Пиздец" - сказал Степан громко и вслух. "Пиздец какой-то!"
Степан быстро спрятал бумагу в сумку и попытался сосредоточиться на дороге.
Он опоздал на утреннее совещание и потом еще выслушивал замечания после совещания, и даже в столовой ему напомнили, что опаздывать плохо. Рабочий день как-то сразу не задался, и казалось, будто каждый пытается его пнуть по делу или без. Настроение портилось. Голова отказывалась соображать и единственным желанием было спрятаться в туалете и рассказать кому-нибудь насколько ему хуево.
Степан вернулся в кабинет и взял сумку.
"Ты куда" - спросила его кокетливая коллега, сидящая за столом напротив.
"В туалет" - хмуро буркнул Степан.
"А сумка зачем?" - не унималась коллега.
"У него месячные" - подъебнула ее соседка, и громко заржала.
Степан почувствовал отвращение ко всем этим бабам и вышел из кабинета.
"Ебаные суки" - крутилось у него в голове, "Ебаные-ебаные суки!". Его "девочка" была не такая...
Он сел на толчок и положил сумку на колени. Ему вдруг стало стыдно доставать бумагу. Возможно она до сих пор хихикает там над его эрекцией. Ну и ладно!
"Ты тут?" написал Степан на отрезке и улыбнулся. Где же ей еще быть?
"Тут" - ласково улыбнулась бумага.
"День говно!" - написал Степан.
"Хехе" - написала бумага.
Степан почему-то подумал, что неэтично говорить туалетной бумаге про говно и написал "извини"
"Не расстраивайся" - написала бумага.
"Я уже не расстраиваюсь" - ответил Степан.
"Я очень рада, что ты пришел"
"Я тоже соскучился"
"Ты очень хорошая"
Степан услышал, как в туалет кто-то вошел. он подождал, пока этот кто-то не справит нужду в соседней кабинке и не выйдет.
"Я очень устал от людей. тупые мрази."
"Люди как люди. А ты и правда устал.Тебе просто надо отдохнуть"
"Это правда"
Степан почувствовал, как в животе забурлило.
"Что-то я не то съел, кажется" - написал он.
"Бывает" - улыбнулась бумага.
"Поедем в отпуск?" - спросил Степан.
" " - ответила бумага.
"Сто лет не был на море"
"Я тоже"
Степан рассмеялся в голос. С бумагой было так легко и хорошо.
"Загоришь, станешь коричневой"
"Хахаха"
"Буду пропитывать тебя солнцезащитным кремом"
"Ахъ! это так эротично!"
"Не говори мне про секс!"
"Я и не говорю!"
Степан снова рассмеялся.
"Я даже как-то неловко себя чувствую, что привел тебя на свидание в туалет"
"Надо было в ресторан!"
"Хорошо бы мы там смотрелись"
"Ты клевая"
"Ты тоже ничего"
Степан поморщился от боли в животе.
"Я отойду на минуту, ок?"
"Хорошо, я буду ждать"
"Не скучай"
Степан оторвал отмотанный кусок и спрятал рулон в сумку. Не мог же он снять штаны при ней?
Оправившись он привычно обернулся на сливной бачок - там обычно лежала туалетная бумага, но в данный момент ее там не было. Конечно у него на полу лежала куча размотанной туалетной бумаги, исписанной нежными признаниями, но использовать ее по назначению рука не поднималась. А какой был выход? Степан подумал, что во-первых, это уже "отработанная тема", а во-вторых, бумага ничего не увидит, потому что он спрятал ее в сумке. Было ужасно стыдно, но еще стыднее было бы появиться в офисе с неподтертой жопой. Степан сделала свое "черное дело", спустил воду, натянул штаны, опустил крышку унитаза и снова сел.
"Я тут" - написал он, и рука предательски дрогнула.
Бумага молчала.
Стало не по себе.
"Ау" - написал Степан.
Бумага молчала.
Степан отмотал длиннющий кусок - никаких сообщений.
"Не обижайся" - написал Степан.
"У меня не было другого выхода"
Бумага молчала.
"Ну извини"
"Ок."
Это "ок" да еще и с точкой прозвучало как пощечина.
"Блядь!"
"Прости меня. Я мудак"
"Прости, прости, прости!"
"Не молчи, пожалуйста"
"Я для тебя просто вещь" - наконец отозвалась бумага.
"Это не так"
"Я думала ты не такой как все, но я ошиблась"
"Ну что мне сделать, чтобы ты простила меня?"
Бумага молчала.
Степана охватило отчаяние. Он наконец-то встретил существо, которое понимало его, с которым он мог поделиться своими проблемами, да и просто поболтать в удовольствие... Которое он...
"Я люблю тебя" - написал Степан.
Бумага молчала. Степан отматывал ее дальше и дальше, но ответа не было.
Степан ударил кулаком в стену. Внутри все клокотало от обиды и гнева.
"Не молчи" - закричал он, вскочив с унитаза. Рулон упал на пол и размотался до самого основания.
"Между нами все кончено" сухо извещало картонное основание рулона.
Степан пнул его ногой и вышел из кабинки. Он снова был одинок.
samka.livejournal.com
Пока Степан мыл руки, ему в голову пришла другая мысль - возможно слово "привет" означает, что он вытянул счастливый рулон и чего-то там выиграл. Ну скажем, средство от расстройства желудка или новую сантехнику - мало ли, что придет в голову этим засранцам? Он вернулся в туалет и достал упаковку бумаги. Полиэтиленовая обертка была исписана красивыми обещаниями неслыханной мягкости, адресами производителей и прочей никому не нужной чепухой. Ни о какой рекламной акции в этой информации не упоминалось.
Степан вышел из туалета, но тут же вернулся, просветленный новой идеей. Он крутанул рулон еще раз, и еще, и еще. Белоснежная лента мягко опускалась на пол, завиваясь серпантином, но никаких обращений не содержала.
"Значит просто привет - и все", - подумал Степан и вроде бы даже успокоился, но на всякий случай, будто бы даже случайно, протянул ленту дальше. Вот оно! Маленькое черное пятнышко. Степан резко оторвал весь моток и поднес к глазам. На бумаге был нарисован смайлик. Степан почувствовал, как сердце совершило скачок. Губы расползлись в улыбке. Конечно не потому, что ему было приятно получить эту улыбку от рулона туалетной бумаги, а, скорее, потому, что он, словно детектив, нашел еще одну улику и это не могло не радовать.
Оттерев пот со лба, Степан аккуратно снял рулон с держателя и отправился с ним на кухню. Там, усевшись поудобнее в свое любимое кресло, он принялся разматывать рулон дальше. Следующая надпись появилась быстрее, чем он ожидал и честно сказать, поставила его в тупик. На бумаге было написано его имя со знаком вопроса. Там было написано "Степан?". Рулон знал его имя и разговаривал с ним. Даже не так. Рулон предлагал вступить с ним в диалог. Степан взял со стола ручку и хотел уже было написать что-то в ответ, но тут же остановил себя. Наверняка рулон был каким-то розыгрышем. Его могли подсунуть... Но как? Бумагу он покупал в огромном супермаркете, где, конечно, никто не мог предугадать какую именно упаковку он небрежно скинет рукой в корзину. На кассе подменить не могли. В машине тоже. Гостей в доме не было. Прокрутив в голове весь путь упаковки от магазина до дома, Степан понял, что на розыгрыш не похоже. А тогда на что?
Думать было лень, внутри щекотало от какого-то детского азарта, поэтому Степан снова взял ручку и написал на бумаге "да". Провернув ленту он нашел следующее сообщение. "ну наконец-то! я думала ты меня игноришь". Представить себя, разговаривающим с туалетной бумагой, было невозможно и тем не менее именно этим Степан и занимался. Правда теперь ему в голову пришла идея, развернуть весь рулон сразу, чтобы понять, какие сообщение ждут его в будущем. Степан принялся разворачивать бумагу и через пару метров нарвался на сообщение "ну-ну", а еще через метр "не надоело?". Степан решил не отвечать и разматывать дальше.
"если ты сейчас же не прекратишь, я больше не буду с тобой разговаривать!".
Степан замер. Надпись была написана большими буквами и он отчетливо ощутил, как туалетная бумага разозлилась. Кроме того, он почувствовал страх, что она замолчит и больше никогда ничего не напишет. Где-то глубоко в подсознании мельтешила мысль, что пора звонить в кащенко, но Степан даже прислушиваться к этой мысли не хотел. Ему просто очень хотелось, чтобы она прекратила злиться. Он взял ручку и написал "извини". Чтобы не злить бумагу дальше, Степан легонько потянул за ленту и отмотал всего на пару отрезков. "ничего" улыбнулась лента. Степан улыбнулся в ответ. Вернее он тоже нарисовал ей смайлик. "ты славный" Снова улыбнулась бумага. Степан откинулся на спинку кресла. Ему стало приятно. Он очень давно не слышал таких слов от женщины, даже если она предстала перед ним в таком странном виде. Почему-то не хотелось отвечать, поэтому он отмотал еще кусочек и получил следующее сообщение - "только за временем не следишь!". Степан посмотрел на часы и выматерился. Он совершенно забыл, что давно должен был быть на работе. Выбежав в коридор, он быстро обулся, бросил в сумку документы, распечатанные еще ночью, телефон, ноутбук и вернулся на кухню. Ему показалось, что туалетную бумагу надо взять с собой, иначе ей станет скучно и она может снова на него разозлиться. Перед тем, как спрятать ее в пакет, степан написал "Спасибо".
Садовое кольцо стояло и стоять было скучно. Степану очень хотелось поделиться с кем-нибудь этим тоскливым соображением, но рядом никого не было. Доставать туалетную бумагу из сумки и писать сообщение ей было как минимум странно - вдруг кто-нибудь заметит? Степан подождал еще пять минут и не выдержал. Он осторожно вытащил рулон и положил себе между ног. "Стою в пробке"- написал он, стараясь делать как можно более непринужденный вид. "Я чувствую" - ответила туалетная бумага уже на следующем отрезке. Степан ощутил жар и даже капельки пота над верхней губой. Возможно она имела в виду, что-то другое, но его член действительно напрягся и встал. Следующая мысль была из разряда совсем уж невозможных. Такое нельзя было подумать ни при каких обстоятельствах, но, тем не менее, он это подумал. Он смотрел на этот маленький рулон бумаги и видел в нем два отверстия.
"Пиздец" - сказал Степан громко и вслух. "Пиздец какой-то!"
Степан быстро спрятал бумагу в сумку и попытался сосредоточиться на дороге.
Он опоздал на утреннее совещание и потом еще выслушивал замечания после совещания, и даже в столовой ему напомнили, что опаздывать плохо. Рабочий день как-то сразу не задался, и казалось, будто каждый пытается его пнуть по делу или без. Настроение портилось. Голова отказывалась соображать и единственным желанием было спрятаться в туалете и рассказать кому-нибудь насколько ему хуево.
Степан вернулся в кабинет и взял сумку.
"Ты куда" - спросила его кокетливая коллега, сидящая за столом напротив.
"В туалет" - хмуро буркнул Степан.
"А сумка зачем?" - не унималась коллега.
"У него месячные" - подъебнула ее соседка, и громко заржала.
Степан почувствовал отвращение ко всем этим бабам и вышел из кабинета.
"Ебаные суки" - крутилось у него в голове, "Ебаные-ебаные суки!". Его "девочка" была не такая...
Он сел на толчок и положил сумку на колени. Ему вдруг стало стыдно доставать бумагу. Возможно она до сих пор хихикает там над его эрекцией. Ну и ладно!
"Ты тут?" написал Степан на отрезке и улыбнулся. Где же ей еще быть?
"Тут" - ласково улыбнулась бумага.
"День говно!" - написал Степан.
"Хехе" - написала бумага.
Степан почему-то подумал, что неэтично говорить туалетной бумаге про говно и написал "извини"
"Не расстраивайся" - написала бумага.
"Я уже не расстраиваюсь" - ответил Степан.
"Я очень рада, что ты пришел"
"Я тоже соскучился"
"Ты очень хорошая"
Степан услышал, как в туалет кто-то вошел. он подождал, пока этот кто-то не справит нужду в соседней кабинке и не выйдет.
"Я очень устал от людей. тупые мрази."
"Люди как люди. А ты и правда устал.Тебе просто надо отдохнуть"
"Это правда"
Степан почувствовал, как в животе забурлило.
"Что-то я не то съел, кажется" - написал он.
"Бывает" - улыбнулась бумага.
"Поедем в отпуск?" - спросил Степан.
" " - ответила бумага.
"Сто лет не был на море"
"Я тоже"
Степан рассмеялся в голос. С бумагой было так легко и хорошо.
"Загоришь, станешь коричневой"
"Хахаха"
"Буду пропитывать тебя солнцезащитным кремом"
"Ахъ! это так эротично!"
"Не говори мне про секс!"
"Я и не говорю!"
Степан снова рассмеялся.
"Я даже как-то неловко себя чувствую, что привел тебя на свидание в туалет"
"Надо было в ресторан!"
"Хорошо бы мы там смотрелись"
"Ты клевая"
"Ты тоже ничего"
Степан поморщился от боли в животе.
"Я отойду на минуту, ок?"
"Хорошо, я буду ждать"
"Не скучай"
Степан оторвал отмотанный кусок и спрятал рулон в сумку. Не мог же он снять штаны при ней?
Оправившись он привычно обернулся на сливной бачок - там обычно лежала туалетная бумага, но в данный момент ее там не было. Конечно у него на полу лежала куча размотанной туалетной бумаги, исписанной нежными признаниями, но использовать ее по назначению рука не поднималась. А какой был выход? Степан подумал, что во-первых, это уже "отработанная тема", а во-вторых, бумага ничего не увидит, потому что он спрятал ее в сумке. Было ужасно стыдно, но еще стыднее было бы появиться в офисе с неподтертой жопой. Степан сделала свое "черное дело", спустил воду, натянул штаны, опустил крышку унитаза и снова сел.
"Я тут" - написал он, и рука предательски дрогнула.
Бумага молчала.
Стало не по себе.
"Ау" - написал Степан.
Бумага молчала.
Степан отмотал длиннющий кусок - никаких сообщений.
"Не обижайся" - написал Степан.
"У меня не было другого выхода"
Бумага молчала.
"Ну извини"
"Ок."
Это "ок" да еще и с точкой прозвучало как пощечина.
"Блядь!"
"Прости меня. Я мудак"
"Прости, прости, прости!"
"Не молчи, пожалуйста"
"Я для тебя просто вещь" - наконец отозвалась бумага.
"Это не так"
"Я думала ты не такой как все, но я ошиблась"
"Ну что мне сделать, чтобы ты простила меня?"
Бумага молчала.
Степана охватило отчаяние. Он наконец-то встретил существо, которое понимало его, с которым он мог поделиться своими проблемами, да и просто поболтать в удовольствие... Которое он...
"Я люблю тебя" - написал Степан.
Бумага молчала. Степан отматывал ее дальше и дальше, но ответа не было.
Степан ударил кулаком в стену. Внутри все клокотало от обиды и гнева.
"Не молчи" - закричал он, вскочив с унитаза. Рулон упал на пол и размотался до самого основания.
"Между нами все кончено" сухо извещало картонное основание рулона.
Степан пнул его ногой и вышел из кабинки. Он снова был одинок.
samka.livejournal.com
Thursday, October 18, 2007
Ничто так не оттеняет элитный коньяк, как кильки в томате!
Утро. В постели двое. Она просыпается, оглядывается по сторонам, хвтается за голову, морщится. С удивлением обнаруживает его, лежащего рядом. Начинает его тормошить:
- Эй. Проснись! Э-э-э-й!
- М-м-м. Отстань.
- Эй, ну проснись!
- Отъебись пожалуйста.
- Что?! Ну проснись же ты!
- Бля! Ты кто?!
- Я кто?! Ну ты наглый! Это ты кто!
- Я Саша, очень приятно. Тьфу. Блин. Ты чего здесь делаешь?
- Я то сплю, а вот ты чего здесь делаешь?!
- Э-э-э. Вообще-то это моя квартира.
- Да?!
- Да. Так что это ты чего здесь делаешь!
- Не знаю. А у нас это. Ну. Было?
- Что?
- Ну это.
- Что это?!
- Идиот. Посмотри под одеялом, ты голый?
- Я да.
- А я?
- Я стесняюсь смотреть. Смотри сама.
- Мне страшно.
- Хы, тогда точно ничего не было.
- Дурак. Вот возьму и посмотрю.
- Смотри. Ну, что там?
- У меня трусы на коленях.
- Странно. Может ты реппер? Гы-гы.
- Сам ты реппер. Признавайся! Воспользовался мной?!
- Да надо больно! Чо это я тобой пользоваться буду, тем более ты трусы на коленях носишь.
- Да это ты их и снял туда!
- Нафиг мне тебе трусы на колени стаскивать?
- Чтобы воспользоваться!
- Трусами?
- Мной!
- Это вряд ли. Посмотри, ты в лифчике?
- А что?
- Ну, если в лифчике, то не пользовался, я на грудь обычно кончаю.
- Хам! Сейчас посмотрю.
- Внимательнее смотри, даже если в лифчике, гы-гы.
- Странно.
- Что?
- У меня лифчик на животе.
- Тха-ха-ха, осталось очки на шее найти и серьги подмышками. Ты странная какая-то. Зачем так одеваешься?
- Я?! Может это ты извращенец такой! Может это ты девушкам вниз всю одежду стягиваешь и потом пользуешь, может тебя это возбуждает!
- Ага, конечно! И трахаю между коленей, а минет в солнечное сплетение. Ты наверное ночью просто сползла из одежды. Вверх.
- Сам ты сполз. Посмотри, на тебе презерватива не надето?
- Гы-гы-гы, на коленках?
- Ой дура-а-а-ак, как я вообще с тобой оказалась тут. На члене!
- На члене? Нет. На стекле вижу висит.
- Да? Где? А, ужас, значит всё-таки было?!
- Не факт.
- Почему?
- Он висит с той стороны.
- А может ты его туда и повесил?
- Точно! Стащил тебе трусы до колен, возбудился от этого не подетски, надел презерватив, трахнул тебя, потом думаю, надо на улицу быстрей бежать, окно своё гондонами использованными закидать. Закидал. Вернулся к тебе, ты спишь, сотрю на тебя, думаю - что-то не то. И! Эврика! Стянул тебе лифчик на живот, успокоился и сразу уснул.
- Псих.
- Сама такая.
После выхода рекламного слогана зубной пасты Blend-a-med "Чисти как стоматолог" готовятся к выпуску новые: уретальный катетер "Писай как уролог", геморроидальные свечи "Какай как проктолог" и искусственный сустав "Хромай как ортопед"...
Встречаются два друга в коридоре офиса:
- Привет. Может, сходим пивка попьем?
- Не, не могу сегодня, давай на выходные.
- А в выходные не могу, у меня планы грандиозные....
- А меня и меня в них включишь???
- И тебя выебать что ли????
- Эй. Проснись! Э-э-э-й!
- М-м-м. Отстань.
- Эй, ну проснись!
- Отъебись пожалуйста.
- Что?! Ну проснись же ты!
- Бля! Ты кто?!
- Я кто?! Ну ты наглый! Это ты кто!
- Я Саша, очень приятно. Тьфу. Блин. Ты чего здесь делаешь?
- Я то сплю, а вот ты чего здесь делаешь?!
- Э-э-э. Вообще-то это моя квартира.
- Да?!
- Да. Так что это ты чего здесь делаешь!
- Не знаю. А у нас это. Ну. Было?
- Что?
- Ну это.
- Что это?!
- Идиот. Посмотри под одеялом, ты голый?
- Я да.
- А я?
- Я стесняюсь смотреть. Смотри сама.
- Мне страшно.
- Хы, тогда точно ничего не было.
- Дурак. Вот возьму и посмотрю.
- Смотри. Ну, что там?
- У меня трусы на коленях.
- Странно. Может ты реппер? Гы-гы.
- Сам ты реппер. Признавайся! Воспользовался мной?!
- Да надо больно! Чо это я тобой пользоваться буду, тем более ты трусы на коленях носишь.
- Да это ты их и снял туда!
- Нафиг мне тебе трусы на колени стаскивать?
- Чтобы воспользоваться!
- Трусами?
- Мной!
- Это вряд ли. Посмотри, ты в лифчике?
- А что?
- Ну, если в лифчике, то не пользовался, я на грудь обычно кончаю.
- Хам! Сейчас посмотрю.
- Внимательнее смотри, даже если в лифчике, гы-гы.
- Странно.
- Что?
- У меня лифчик на животе.
- Тха-ха-ха, осталось очки на шее найти и серьги подмышками. Ты странная какая-то. Зачем так одеваешься?
- Я?! Может это ты извращенец такой! Может это ты девушкам вниз всю одежду стягиваешь и потом пользуешь, может тебя это возбуждает!
- Ага, конечно! И трахаю между коленей, а минет в солнечное сплетение. Ты наверное ночью просто сползла из одежды. Вверх.
- Сам ты сполз. Посмотри, на тебе презерватива не надето?
- Гы-гы-гы, на коленках?
- Ой дура-а-а-ак, как я вообще с тобой оказалась тут. На члене!
- На члене? Нет. На стекле вижу висит.
- Да? Где? А, ужас, значит всё-таки было?!
- Не факт.
- Почему?
- Он висит с той стороны.
- А может ты его туда и повесил?
- Точно! Стащил тебе трусы до колен, возбудился от этого не подетски, надел презерватив, трахнул тебя, потом думаю, надо на улицу быстрей бежать, окно своё гондонами использованными закидать. Закидал. Вернулся к тебе, ты спишь, сотрю на тебя, думаю - что-то не то. И! Эврика! Стянул тебе лифчик на живот, успокоился и сразу уснул.
- Псих.
- Сама такая.
После выхода рекламного слогана зубной пасты Blend-a-med "Чисти как стоматолог" готовятся к выпуску новые: уретальный катетер "Писай как уролог", геморроидальные свечи "Какай как проктолог" и искусственный сустав "Хромай как ортопед"...
Встречаются два друга в коридоре офиса:
- Привет. Может, сходим пивка попьем?
- Не, не могу сегодня, давай на выходные.
- А в выходные не могу, у меня планы грандиозные....
- А меня и меня в них включишь???
- И тебя выебать что ли????
Парадигма
«Но вот Грааль...
Каким путем
Ты, грешник, мог прознать о нем?
Лишь в небесах определяли
Кто смеет ведать о Граале.
За что б тебе такая честь
Знать, что Грааль священный есть?!»
© Вольфрам фон Эшенбах. «Парцифаль» датировано 1200-1210 гг.
© Лев Гинзбург, перевод со средневерхненемецкого.
30 сентября 2007 года, Лондон, Русский Православный храм
Русская церковь на Эннисмор Гарденз была полна прихожан.
Весь прилегающий к храму квартал, столь тихий ранним воскресным утром, заполнялся машинами с невероятной быстротой. Невзирая на строгие английские правила дорожного движения, машины были припаркованы уже в два, а в некоторых местах, и в три ряда.
Православные спешили в церковь, чтобы приложиться к одной из настоящих церковных реликвий – чудотворной иконе Божией Матери «Державная», привезённой всего лишь на два дня в Лондон.
Название иконы полностью соответствует её иконографии – Богородица представлена как Царица Небесная и земная. Облаченная в красное одеяние, напоминающее императорскую мантию, и зелёный хитон, Она восседает на престоле, держа в простертой правой руке скипетр, левая рука Её положена на державу, на голове, окруженной золотым нимбом, - царская корона. На коленях владычицы – благословляющий Богомладенец, левой рукой указывающий на державу.
«Пойдешь с нами?», спросил я водителя, когда мы с трудом протиснулись прямо к входу на специальную парковку для попечителей церкви.
«Я в Бога не верю», смущенно улыбнулся тот. «Я в машине подожду».
Пневмодверь новенького «Майбаха» бесшумно открылась, чтобы выпустить меня в объятия трёх охранников, уже в нетерпении переминающихся с ноги на ногу. Их спрашивать не имело смысла – это была их работа. Я постоянно находился в «Бермудском треугольнике», как в службе безопасности корпорации называли троицу личных телохранителей, повсюду сопровождавших меня.
Один из настоятелей церкви, отец Михаил встречал меня радушной улыбкой, мы поздоровались, и через боковой вход прошли внутрь…
26 апреля 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Артём Романович, к Вам отец Михаил из Русского храма…», зазвучал в динамике голос секретаря.
Я вышел в приёмную сам и, приложившись к руке священнослужителя, проводил его в кабинет. Через минуту секретарь принесла нам чай и печенье.
«Дело вот такое, уважаемый Артём Романович, о помощи пришёл просить Вас…», голос батюшки слегка дрожал от волнения.
«Слушаю Вас внимательно отец Михаил, всё, что в моих силах…», подбодрил я его.
«Получено нами разрешение от Его Святейшества Патриарха Алексия Второго на посещение храма нашего чудотворной иконой Божией Матери «Державной», что в Коломенском, в Казанском храме хранится. Святыня наша российская. Однако средств недостаточно у нас, дорогое это действо – шесть иноков сопровождать должны и нести икону, и охранять, тяжёлая, двести тридцать килограммов в окладе весит, бесценная икона то..»
«Решаемо, отец Михаил, решаемо. Мой помощник с Вами свяжется, и мы всё организуем. Пошлём наш самолет в Москву, привезём святыню, порадуем православных людей Альбиона. Давайте, что ли и хор какой-нибудь известный, церковный, приглашайте, не стесняйтесь. Пусть всё по высшему разряду будет, расходы оплатим. А ещё лучше, давайте икону провезём по нескольким странам, где православных много – в Америке, Германии, Франции, Швейцарии. У нас везде офисы есть, помощь, какая необходима будет. Глядишь, зачтётся, когда за грехи ответ буду держать…», сказал я…
В ту же секунду, на улице вдруг загрохотало, как-то сразу потемнело, крупные капли дождя начали отбивать всё ускоряющийся ритм по удивлённым, согретым весенним теплом, окнам.
«Господи, прости мою душу грешную!», прошептал я, и перекрестился.
Священник встал, таинственно улыбаясь, посмотрел мне в глаза и произнёс:
«Это знак благодарности Вам, Артём Романович, много доброго делаете для людей. И для церкви тоже. По-христиански живёте, человек вы хороший. Бог таких любит!»
«Бог таких любит…», продолжало звучать в голове, когда дверь за отцом Михаилом закрылась. «Бог таких любит…»
28 мая 1992 года, Москва, улица Тверская
Я опаздывал на свидание к Даше.
Практически расталкивая прохожих на своём пути, я почти бежал к Елисеевскому, где моя любимая уже целую минуту ждала меня
Зная, что она ждёт максимум пять минут, а потом обижается и уходит, я, тем не менее, притормозил возле сидящего прямо на тротуаре, прислонившись к стеклянной витрине магазина, мужчины с картонкой на груди. В полном изумлении я смотрел на этого, одетого в опрятный костюм-тройку, и, даже, при галстуке, интеллигентного вида попрошайку с грустными глазами, похожего на преподавателя института.
На картонке была приклеена фотография симпатичной девчушки лет пяти. Под фотографией, красным маркером от руки было написано: «Люди добрые! Дочери нужна срочная операция заграницей! Денег нет! Помогите чем можете!».
Увидев всего несколько монеток в лежащей рядом с мужчиной жестяной коробке из-под печенья, я забыл про Дашу окончательно.
Глядя ему прямо в глаза и, почему-то, безоговорочно поверив в «легенду», я присел на корточки возле него:
«Рассказывайте, что у вас случилось…»
30 сентября 2007 года, Лондон, Русский Православный Храм
«Благодарим Вас, Артём Романович ещё, и ещё раз! Если б не Вы, не было бы у нас счастья лицезреть сию святыню и молиться возле Богородицы нашей Державной! Благослови Вас Господь за доброту Вашу и щедрость!», отец Михаил осенил меня крестом и слегка подтолкнул к иконе.
Богородица как-то уж слишком строго смотрела на меня, и, честно говоря, я едва выдержал этот взгляд. Перекрестившись, я приложился сначала губами, потом лбом, к руке, лежавшей на державе. Мне вдруг показалось, что рука Богородицы тёплая…
«Едем в офис», сказал я повернувшему голову водителю.
«Зря не пошел с нами», пробасил телохранитель, усаживаясь рядом на переднее сидение.
«Моё право», водитель включил дворники, и машина стала медленно разворачиваться.
Пошёл сильный дождь.
23 июля 1992 года, Лондон, Грин парк
Через месяц после той встречи, я вывез Виктора, его жену Ларису и больную дочь Машеньку, в Лондон, где у меня были хорошие давние связи.
Там девочку и прооперировали в частной клинике. Разумеется, все расходы пришлось оплачивать мне, на что ушли практически все деньги, которые я заработал за несколько лет на концертах, катая нашу звёздную попсу по городам и весям России-матушки.
Я так и не понял, хотя пытался неоднократно это сделать, что же всё-таки заставило меня остановиться тогда, на Тверской.
Но жизнь моя после этого изменилась.
И изменилась кардинально.
«Артём, послушай…», вдруг заговорил Виктор, когда мы гуляли вдвоём в парке неподалёку от Букингемского дворца.
«Теперь, когда все волнения позади, с Машенькой всё в порядке, мои мозги встали на место, и вот что я подумал. Я же химик-биотехнолог, доктор наук, и есть у меня одна разработка, правда ещё не законченная, но, думаю, скоро выйдем на стадию, так называемых «полевых» испытаний. Постараюсь объяснить простым языком: вот смотри, в Лондоне много старых зданий из камня, камень этот со временем темнеет, его чистят, а он снова темнеет, его опять чистят раз в несколько лет, а он опять темнеет… Это грибок, ну, типа плесени, тому виной. Ну, и погодные условия немного. Такое встречается повсеместно в мире. Так вот, я, случайно, работая над совершенно другим веществом, получил химическое соединение, которое этот грибок убивает раз и навсегда. Плюс как бы консервирует поверхность камня, и больше не даёт этому грибку размножаться, понимаешь?»
«И что?»
«Артём, если этот состав хорошо покажет себя на испытаниях, то может быть, можно будет продать патент тем же англичанам? Мне кажется, они очень бережно относятся к своей истории, а, обработанные этим составом, старинные здания будут оставаться как новые, причём на многие годы. Я попробовал на даче у друга, у него забор каменный, плеснул я на забор пару литров этой дряни, так вот, результат ошеломляющий…»
«А производство такого препарата дорого стоит?», поинтересовался я.
«Копейки, при том, что выпускать его может любой химкомбинат, всё дело в пропорциях триметилди….»
«Так, Виктор, ты завтра же летишь в Москву и приступаешь к испытаниям. В одиночку, никаких коллег. Деньги я тебе найду. Если всё окей, мы никаких патентов никому продавать не будем. Курочку, несущую золотые яйца, не продают, Виктор. Продают золотые яйца. Мы сами наладим производство этого «пожирателя грибков». Ты, главное, формулу никому не показывай...».
«Ёлки-палки, нам надо было раньше встретиться, Артём. С твоей деловой хваткой мы таких дел бы натворили. А я то, дурак, рассказал одному профессору-англичанину из Рослин Инститьют в Шотландии о своих разработках в области соматического переноса ядра, так он за голову схватился, начал орать, что это величайшее открытие 20-го века. Обещал мне прислать приглашение поработать у них, говорил про Нобелевскую премию, а сам пропал. А недавно, в одном журнале научном я прочитал, что его лаборатория начала исследования по возможному воссозданию или, как там было написано, клонированию, млекопитающих. Причем используя именно мои, нагло украденные, методы. У них деньги есть на исследование, а у нас нет…»
«Ты точно, дурак, Виктор»
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
Лондонский офис «БиГенТа», располагался в старинном особняке, неподалёку от швейцарского посольства на Монтегю Плейс. Собственно, через наших швейцарских адвокатов, у одного из банков я и выкупил это трёхсотлетнее здание под офис. «Гномы» заломили цену, разумеется, на то они и швейцарцы, но это меня не остановило. Мне чем-то нравилось это тихое место в центре Лондона, а в угрюмый дом с необычными лепными карнизами, я просто влюбился с первого взгляда, и, подобно капризному ребёнку, сказал «Хочу и всё!»
Этот район, к тому же, славился своим историческим масонским прошлым. На многих домах можно было найти особые знаки масонов, последователей ордена Тамплиеров, и, даже, паб на близлежащей улице носил название «Мейсонз Армз». Здесь также имели дома многие знаменитости, политические деятели, банкиры и бизнесмены.
Предыдущий хозяин, швейцарский банковский консорциум, владел домом уже более ста пятидесяти лет, практически не меняя обстановку.
Так уж здесь заведено.
Разумеется, наравне с обшитыми красным деревом стенами, украшенными блеклыми гобеленами, мутноватыми зеркалами, потускневшими от времени бронзовыми люстрами и бра, скрипучими деревянными полами и тому подобным, в доме присутствовали все современные достижения прогресса - кондиционеры, телевидение, телефон, Интернет.
Офис располагался на трёх нижних этажах, на четвертом жил я, а на пятом была Витькина квартира, в которой он был всего один раз, когда его дочь Маша, которая выросла и стала очень красивой девушкой, поступила в Кембридж.
Сейчас, когда в деньгах недостатка не было, Виктор много занимался своей любимой наукой, генной инженерией, нанотехнологиями и прочими модными сейчас направлениями, в которых я лично ничего не смыслил. В горах Швейцарской Юры у него была лаборатория, оснащенная лучше, чем Пентагоновские, где он и проводил большую часть своего времени.
Зато, я развивал наш бизнес, который рос и расширялся постоянно - в корпорации работало уже более ста семидесяти тысяч человек.
«БиГенТ» называли чудом 20-го века, и это «чудо» сделало нас очень богатыми людьми.
16 марта 1997 года, Англия, г.Солсбери, Кафедральный Собор
«Спасибо, что согласились принять и выслушать нас, святой отец. Вы, единственный из сотен священнослужителей, к кому мы обращались, кто согласился. И вы не пожалеете…», я в течение двух часов рассказывал настоятелю собора, отцу Мартину, какое богоугодное дело он может совершить, позволив нам обработать хотя бы несколько квадратных метров самого большого собора в Англии нашим составом.
Мы, конечно, к тому времени уже получили все необходимые патенты, в том числе и международные, и успешно отчистили нашим «бигентом» (от «бигент» - «биогенетические технологии»), старые здания и церкви в Грузии и Армении, но нашей с Виктором фирме был нужен выход на мировой рынок.
Причём срочно, потому что мне пришлось даже продать машину, квартиру, и дачу, чтобы запустить небольшое производство «бигента». Жил я уже давно в долг. Впрочем, и Виктор с семьёй.
И я его уговорил. Каким-то чудом, но уговорил почтенного настоятеля.
«Мы приедем через год, отец Мартин. И, вот увидите, вы станете знаменитым на весь мир человеком. О Вас будут писать все газеты мира, а Ваш знаменитый собор, станет ещё более известным, восьмым чудом света…»
«Бог любит таких как ты!», сказал мне тогда Виктор, когда мы, закончив работу, и распрощавшись с отцом Мартином, шли в дешевую гостиницу возле вокзала. «У нас всё получиться».
«Я тоже так думаю, Витёк. Я уверен. Давай отпразднуем, что ли? Пошли в «МакДональдс».
…Через год с небольшим мы подписали свой первый миллионный долларовый контракт, а через десять лет, в 2007 году, корпорация «БиГенТ» стоила около двадцати трёх с половиной миллиардов долларов.
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Артём Романович, чаю принести?», услышал я голос секретаря, едва оказался в кабинете.
«Давай. И коньячку тоже. Устал я чего-то».
Взгляд Богородицы и теплота её руки не выходили у меня из головы.
Я снял пиджак и бросил его на стоящее под зеркалом кресло на гнутых ножках.
«Да, стареешь, друг Артёмка, вон виски уже совсем седые стали и лоб весь в морщинах…», я поглядел на себя в старинное зеркало в резной оправе.
Вдруг, совершенно отчётливо, я увидел, что у меня на лбу вязью, похожей на старославянские письмена, написано какое-то слово…
Приблизив лицо к зеркалу, я с трудом разобрал русские буквы – «О Ш У Ю Ю».
«Не может быть, не может быть, откуда?», мысли в голове замелькали рапидом.
Я выскочил в приёмную с таким лицом, что один из телохранителей, сидевший на стуле возле двери в кабинет, мгновенно вытащил пистолет.
«Света, у меня на лбу что-нибудь написано?»
Секретарь, не ожидавшая такого внезапного моего появления, испуганно улыбнулась:
«Кроме того, что вы лучший шеф в мире, больше ничего. А почему вы спрашиваете, Артем Романович?»
«Дай мне зеркало! Быстро!»
Света полезла в сумочку, и, раскрыв серебристую пудреницу, протянула её мне.
«Нет у вас там ничего, Артём Романович, ничего нет…»
Я посмотрел в зеркальце на свой лоб – надписи не было.
«Что-нибудь не так, Артем Романович?», участливо поинтересовался неожиданно материализовавшийся начальник службы безопасности.
«Не знаю, пока…»
Вернувшись к себе, я плюхнулся в массажное кресло: «Это усталость, дружище, пора отдохнуть…», успокаивал сам себя.
Но я уже знал почти наверняка, что это вовсе не усталость.
С опаской подойдя к зеркалу, тому самому, я приблизился почти вплотную…
Надпись на лбу вновь начала проявляться, становясь из бледно-розовой пурпурно-алой – «О Ш У Ю Ю»…
Где-то я слышал это слово… Где…?
«Артём Романович, у вас всё в порядке? Может, врача…?», заботливая Света тихонько прожурчала по внутренней связи.
«Света, записывай по буквам – О…Ш…У…Ю…Ю, записала? ОШУЮЮ?
«Записала»
«Узнай мне быстро, что это значит…»
От волнения, я ходил по кабинету кругами, то и дело возвращаясь к зеркалу – надпись сразу же проявлялась, стоило мне взглянуть на себя.
«Артём Романович, «ошуюю» значит «влево», «слева», «по левую руку»… на старославянском…», услышал я голос секретаря.
«Та-а-к, и что это может означать? Что? Куда «влево»? Что «слева»? Что «по левую руку»? При чем здесь я? Что происходит?», я был в полнейшей растерянности.
Вновь подойдя к зеркалу, я посмотрел на свой лоб.
«О Ш У Ю Ю»…
Слева от зеркала была стена. Обычная стена старого английского особняка, просто стена, обшитая слегка потрескавшимся от времени, красным деревом стена…
«Света, попроси Шутова придти, срочно»
«Артём Романович, Владимир Анатольевич здесь, в приёмной. Он и не уходил…»
«Володя, заходи!», потому то он и начальник службы безопасности – всегда знает, где он нужен больше всего.
Массивная дверь плавно приоткрылась.
«Иди сюда, Володя! Посмотри в зеркало и скажи, что ты видишь у меня на лбу?»
« Хм…морщинки вижу…больше ничего…»
«Надписи не видишь?»
«На лбу?»
«Нет, на жопе!»
«Надписи не вижу…»
Мы стояли рядом, вплотную к зеркалу – но…я отчётливо видел всё те же алые кручёные буквы.
Володя же не видел ничего.
«Значит, надпись предназначается только для моих глаз?», думал я. «Что же там слева? Может быть, в стене что-то есть?»
«Иди, Володя, иди»
«Я буду в приёмной, Артём Романович…может, всё-таки врача, а?»
«Всё, я сказал, иди!!»
Оставшись один, я снова подошел к зеркалу.
«ОШУЮЮ…»
«Ну, что же, «по левую руку» значит? Хорошо – по левую, так по левую»
Я начал внимательно осматривать стену кабинета левее зеркала, ощупывать каждую крохотную трещинку на лакированной деревянной поверхности, простукивать каждый квадратный сантиметр.
«Хм, может мне показалось….нет, точно, стена в этом месте горячая… или нет…?
А может, там трубы отопления проходят...? Какие, к чёрту, трубы…»
Я отошел от стены, потряс руками, потом снова вернулся и потрогал то место, которое мне казалось горячим.
Стана действительно была горячей, даже очень горячей…
5 июля 1996 года Шотландия, Мидлотиан, Рослин Институт
«Поздравляю коллеги! Мы сделали это!», профессор Иан Уилмат сиял.
«Мы решили, по просьбе одного из пастухов, помогавших принимать роды, назвать её Долли – в честь Долли Партон!»
В зале для конференций, где собрались ученые, работавшие над проектом «Клон-29», раздался громкий хохот.
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Света, мне нужна стамеска, молоток, топорик, что там ещё… кувалда может пригодиться, долото… Пока всё. Срочно! Пусть ребята быстро сгоняют в магазин на углу Сеймур Плейс и купят. Только очень срочно!»
Через минут пятнадцать я уже вскрывал деревянную обшивку стены. Представляю, как расстроился бы мастер-краснодеревщик, когда увидел, сколь варварским образом обращаются с его творением.
Стена за обшивкой была каменной. Я потрогал её рукой и чуть не обжёгся.
Взяв в руки небольшую кувалду, я легонько тюкнул ей по стене, потом ещё раз, и ещё… За стеной гулко отозвалась пустота…
«Артём Романович…»
«Света, я занят!!!»
Нужна была кувалда побольше. Я дрожал от нетерпения, просто умирал от любопытства, что же там, за стеной. Разумеется, меньше всего на свете мне хотелось найти там скрытые трубы водяного отопления…
«Света, пусть привезут большую кувалду…», представляю, что они там думают обо мне, наверное, что шеф свихнулся и громит кабинет…
Даже ударам большой кувалды стена сопротивлялась довольно долго. Я уже весь вспотел, рубашка прилипла к спине, пот предательскими кругами обозначил мокрые подмышки…
Вот вылетел первый камень, за ним ещё два, и ещё… Проём расширялся, и из него шёл сухой, но сильный жар, как из хорошей сауны.
«Так, где-то у меня был фонарик…», я рылся в ящиках своего стола.
«Ага, вот и он. Работает».
Тонкий луч фонаря осветил небольшую камеру, размером полтора на полтора метра. Посреди, на каменном постаменте стоял похожий на сказочный ларец, кованый сундучок в виде усеченной пирамиды, размером с «бьюти-кейс», в котором женщины перевозят косметику, когда путешествуют. Жар шёл именно от него.
Я протиснулся через проём и встал совсем близко к постаменту. Подсвечивая себе фонариком, я по стеночке обошел сундучок, осмотрев его со всех сторон. На крышке знакомый знак – глаз в треугольнике – Всевидящее Око.
Жар, шедший от сундучка уже почти невозможно было выносить, и я влез обратно в кабинет.
Что делать дальше, я не знал.
«Надо собраться с мыслями. Так, сто коньяка не помешает. Ух, хороший. Мягкий. Думай, думай! А что тут собственно думать – надо вскрывать этот «масонский» сундук и всё!»
Внезапно я вспомнил, как мне показалось, что рука Богородицы была тёплой, когда я приложился к ней лбом. Потом эта странная надпись…
«Она указала мне на это место! Вот в чём разгадка! Значит, ничего плохого не должно случиться…», я успокоился.
Скинув мокрую рубашку на пол, я опять полез в проём.
Медленно я протянул руку к ларцу и дотронулся до него кончиками пальцев. Металл на крышке был холодным. Я попробовал приподнять сундучок, и мне легко удалось сделать это. Перегнувшись через край пролома, я поставил его на пол кабинета, а потом вылез сам.
«Холодный жар. Такое разве бывает? Абсурд. Что со мной происходит?», снова заволновался я.
Я перенёс сундучок и поставил на свой стол. Ларец был видимо очень старым, дерево местами подгнило, металлические, скорее всего, серебряные части потемнели. От него по-прежнему шло сильное тепло.
Медленно, очень медленно, я поднял крышку и заглянул внутрь…
20 сентября 2005 года, Кембридж, Тринити Колледж, Большой зал
Виктор с гордость посмотрел на дочь и повернулся ко мне:
«Артём, ты не представляешь, как я счастлив сейчас. И это всё, благодаря тебе!»
В его глазах стояли слёзы.
И было отчего - «наша» Машенька стала студенткой факультета клинической медицины одного из лучших университетов мира.
Маша стала называть меня своим вторым папой сразу же, после выхода из больницы тогда, в далёком 92 году. Да и я, закоренелый холостяк, был рад общению с весёлой, умной не по годам, девчушкой, которая всегда вызывала улыбку у меня на лице.
Даже в самое трудное время, когда мы все жили впроголодь, по уши в долгах, в доме Виктора всегда находилась тарелка жареной картошки и для меня. А жизнерадостность Маши вселяла в нас уверенность, в то, что когда-нибудь мы добьёмся своей цели
Девочка выросла, блестяще окончила гимназию в Москве и поехала учиться в Кембридж. Катя, жена Виктора, учила английский по знаменитому учебнику Бонк, чтобы понимать врачей и общаться с медсестрами, пока неотступно была при Машеньке во время многомесячного реабилитационного периода. А уж Маша просто бредила Англией – ведь Англия стала для неё местом второго рождения после успешной операции на сердце. Дела фирмы наладились, и Маша твёрдо решила, что хочет учиться в том же колледже, в котором учился оперировавший её врач, и, как и он, станет хирургом-кардиологом. Мои робкие намёки на то, что женщина-хируг большая редкость, а уж женщина-хирург-кардиолог вообще дело неслыханное, были восприняты Машей, как проявления мужского шовинизма.
«Да ради Бога, хирургом – так хирургом, твоё дело. Всё равно выйдешь замуж и будешь борщи варить», злорадствовал я.
«Не дождетесь!», хохотала Маша в ответ.
За два года до Машиного поступления мы с Виктором, будучи совладельцами корпорации «БиГенТ», с огромным трудом, невзирая на деньги и связи, стали попечителями Тринити Колледжа Кембриджского Университета. Чтобы нашей Маше было легче исполнить свою мечту.
И вот, мы сидим в президиуме на церемонии посвящения в студенты «фрешеров», первокурсников то бишь. Такое событие, несмотря на нашу безмерную занятость, мы пропустить не могли
И смотрим на нашу Машу. И гордимся очень. И знаем, что и она своего добьётся.
После церемонии, Маша подошла к нам.
«Привет папы! Какие вы у меня оба представительные, я просто любовалась, глядя на вас, сидящих рядом с ректором. Я так волновалась, даже не могла заснуть почти до утра. И, кстати, мне приснился странный сон – какая-то женщина что-то долго рассказывала, но я не запомнила что. Но в конце сказала: «В горах – воздух чист и свеж, в горах - леса густы и трава сочна, в горах - ручьи холодны и реки быстры, в горах ты найдешь свою любовь! И будет она твоя единственная!»
«Представляете, я просыпаюсь, а в голове её слова, как будто на плёнке записаны. Надо горные лыжи покупать и срочно кататься научиться, хехехе, чтобы жениха своего в горах найти! Ну, ладно, пошли отмечать, всё-таки я стала студенткой сегодня!»
22 февраля 1997 года, Москва, квартира Виктора в Ясенево
«Кать, чего это с ним? Я никогда не видел Виктора в таком состоянии. Что случилось?» - я стоял возле дивана, на котором лежал Витька, совершенно пьяный, и повторял заплетающимся языком одно слово «Сука!»
«Не знаю, Артём, пришел домой злой как чёрт, сразу к холодильнику, достал водку и…»
«Вить, а Вить! Ну что случилось-то? Можешь рассказать?»
Вместо ответа Виктор сполз с дивана, достал из своего портфеля газету и бросил на пол у моих ног. «На первой странице», - пробормотал он. Потом опять упал на диван.
Я раскрыл газету.
«Сегодня на пресс-конференции, состоявшейся в Рослин Инститьют под Эдинбургом, профессор Иан Уилмат продемонстрировал средствам массовой информации овечку Долли – первое клонированное млекопитающее…», прочитал я и сразу вспомнил разговор, который состоялся у нас с Виктором несколько лет назад.
«Кать, а у вас водка осталась?»
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
...Я увидел золотой сосуд, формой напоминающий небольшую вазу для цветов. Внутри была густая темно-красная жидкость. Жар исходил именно от неё.
Мысли путались, я ничего не понимал, руки у меня дрожали, а на лбу выступила испарина. Я взял сосуд правой рукой, аккуратно вытащил и поставил перед собой на стол.
По окружности шел незатейливый узор, и лишь четыре буквы, нацарапанные в верхней части сосуда, расставили всё на свои места.
За окном усилился дождь.
I N R I…
«Света, где Виктор? Узнай срочно! И пусть готовят самолёт в Швейцарию как можно быстрее»
Я дрожал от нетерпения. Мне не верилось, что я нашёл то самое легендарное сокровище ордена Тамплиеров.
Через минуту:
«Виктор Андреевич у себя в лаборатории. Телефонной связи с ним нет. Помощник сказал, что может спуститься туда и передать, если что-то срочное».
«Отлично. Пусть Виктор ждёт меня там. И никуда не уходит»
ночь с 30 сентября на 1 октября 2007 года, Швейцария, горы Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, подземная лаборатория корпорации «БиГенТ»
«...Витя, я не разыгрываю тебя. Всё так и было, как я тебе рассказал. Клянусь!»
«Артём, скоро мы всё узнаем. Ты же знаешь, что моя лаборатория - лучшая в мире! Я всё проверю сам, только не надо меня торопить, Артём. Обещай мне! Надо только чуточку потерпеть…»
15 августа 2006 года Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Артём Романович, Маша может зайти?»
«Конечно»
Машка влетела в кабинет и бросилась мне на шею.
«Я так соскучилась! Что же ты, господин попечитель, не посещаешь попечаемое заведение? Ни разу не проведал меня в Кембридже. Тебе не стыдно? А может, меня серый волк съел?»
«Тогда начальник службы безопасности сделал бы себе харакири. А я его видел полчаса назад живым и здоровым. Машка, не обижайся, ты же знаешь – работаю по 20 часов в сутки, живу в самолете практически. Но я всё про тебя знаю – ты молодец!»
«Скажи мне, почему жизнь так несправедлива? Я тут имела долгий разговор по душам с мамой. Оказывается мне категорически нельзя иметь детей. Врачи ей сказали, что сердце может не выдержать усиления нагрузки при вынашивании плода. Мало того, что мне нельзя активно спортом заниматься, так ещё и рожать нельзя! Разве это справедливо?
«Маша, ещё ничего не известно. С Божьей помощью еще и не с такими недугами рожали…»
«Не надо кривить душой! Ты прекрасно всё знаешь! Вы бережёте меня все эти годы – то нельзя, сё нельзя! Жизнь, оказывается, вовсе не прекрасна! Жизнь – говно! Прости меня за такое слово. Накипело, прости!»
Она встала и направилась к двери, но, потом, вернулась и уткнулась мне в плечо:
«Можно я поплачу?»
3 октября 2007 года, Швейцарская Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, , подземная лаборатория корпорации «БиГенТ»
Я допивал утреннюю чашку кофе со сливками, просматривая газету, когда в комнату зашёл Виктор. Выглядел он неважно – лицо мятое, халат мятый. Он сел в кресло и обхватил голову руками…
«Я не знаю, что тебе сказать, Артём! Я не знаю, как тебе объяснить на простом языке…»
«Успокойся, Витя. Говори, как можешь – я постараюсь понять. Сразу скажи только, это то, что я думаю?»
«Это действительно похоже на человеческую кровь по своему химическому составу, но, мало того, что она живая, так ещё и при анализе ДНК, вместо двух закрученных спиралей, я всё время получаю три. Понимаешь, Артем, три! А этого не может быть!!! Одинарные спирали ещё встречаются у некоторых вирусов, да.
Но тройных просто не может быть! Ни-ког-да!»
«Может, Витя, может, если речь идет о…»
«Артём, мне страшно!»
«Мне тоже не весело, Витя! Ладно, давай думать, как нам жить дальше…».
4 октября 2007 года, Рим, Ватикан
«Монсеньор, Pontifex Maximus примет Вас немедленно»
«Благодарю Вас», я поднялся и последовал за кардиналом Леруани в покои Папы Римского.
12 октября 2007 года, Швейцарская Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, подземная лаборатория корпорации «БиГенТ»
«Читал сегодняшние газеты?», Виктор зашел в комнату с охапкой газет подмышкой. Увидев меня, разговаривающего сразу по трем телефонам, он улыбнулся, бросил газеты на стол и вышел.
Я уже знал, что Ватикан начал свой процесс реабилитации ордена Тамплиеров, сняв с них обвинение в ереси. Это был первый шаг на пути к тому, чтобы подготовить человечество к событиям, которые полностью изменят ход истории.
Но это будет ещё нескоро, через несколько десятилетий.
А точнее, через 33 года и примерно 280 дней.
Ведь внутриутробный период жизни младенца составляет в среднем именно 280 дней, и именно наша дочь Маша вскоре станет матерью того ребёнка, который с помощью научного гения Виктора, второй раз придёт в этот мир, чтобы снова изменить его.
5 марта 2008 года, Швейцарская Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, дом Виктора
Машина, медленно вкатилась на территорию Витькиного шале. Наглая белка, спрыгнула с дерева, и помчалась ко мне в ожидании угощения. Мало того, что в Лондоне они преследуют тебя в любом парке, так ещё и здесь эти бессовестные попрошайки прыгают под ногами. Витька их специально для меня разводит что ли? Катя и Маша стояли на крыльце дома, о чём-то разговаривали и хохотали.
«Ну, привет девчонки! Как делишки, подружки-хохотушки!»
«Привет, Вечный Странник! Откуда прилетел на этот раз?»
«В Китае был. Долгий перелёт очень. Устал. Витя дома или в лаборатории?»
«Дома. Пьяный, спит», снова хохот.
«Ух, ты, правда?! А что на этот раз произошло?», спросил я, помятую ту историю с овечкой Долли.
«Ты только не волнуйся, ладно», Маша подошла, обняла меня за шею и, чмокнув в щёку, прошептала на ухо:
«Сегодня мне провели полное обследование.
У меня будет девочка…»
© armati
P.S. Господи, прости мою душу грешную!
Каким путем
Ты, грешник, мог прознать о нем?
Лишь в небесах определяли
Кто смеет ведать о Граале.
За что б тебе такая честь
Знать, что Грааль священный есть?!»
© Вольфрам фон Эшенбах. «Парцифаль» датировано 1200-1210 гг.
© Лев Гинзбург, перевод со средневерхненемецкого.
30 сентября 2007 года, Лондон, Русский Православный храм
Русская церковь на Эннисмор Гарденз была полна прихожан.
Весь прилегающий к храму квартал, столь тихий ранним воскресным утром, заполнялся машинами с невероятной быстротой. Невзирая на строгие английские правила дорожного движения, машины были припаркованы уже в два, а в некоторых местах, и в три ряда.
Православные спешили в церковь, чтобы приложиться к одной из настоящих церковных реликвий – чудотворной иконе Божией Матери «Державная», привезённой всего лишь на два дня в Лондон.
Название иконы полностью соответствует её иконографии – Богородица представлена как Царица Небесная и земная. Облаченная в красное одеяние, напоминающее императорскую мантию, и зелёный хитон, Она восседает на престоле, держа в простертой правой руке скипетр, левая рука Её положена на державу, на голове, окруженной золотым нимбом, - царская корона. На коленях владычицы – благословляющий Богомладенец, левой рукой указывающий на державу.
«Пойдешь с нами?», спросил я водителя, когда мы с трудом протиснулись прямо к входу на специальную парковку для попечителей церкви.
«Я в Бога не верю», смущенно улыбнулся тот. «Я в машине подожду».
Пневмодверь новенького «Майбаха» бесшумно открылась, чтобы выпустить меня в объятия трёх охранников, уже в нетерпении переминающихся с ноги на ногу. Их спрашивать не имело смысла – это была их работа. Я постоянно находился в «Бермудском треугольнике», как в службе безопасности корпорации называли троицу личных телохранителей, повсюду сопровождавших меня.
Один из настоятелей церкви, отец Михаил встречал меня радушной улыбкой, мы поздоровались, и через боковой вход прошли внутрь…
26 апреля 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Артём Романович, к Вам отец Михаил из Русского храма…», зазвучал в динамике голос секретаря.
Я вышел в приёмную сам и, приложившись к руке священнослужителя, проводил его в кабинет. Через минуту секретарь принесла нам чай и печенье.
«Дело вот такое, уважаемый Артём Романович, о помощи пришёл просить Вас…», голос батюшки слегка дрожал от волнения.
«Слушаю Вас внимательно отец Михаил, всё, что в моих силах…», подбодрил я его.
«Получено нами разрешение от Его Святейшества Патриарха Алексия Второго на посещение храма нашего чудотворной иконой Божией Матери «Державной», что в Коломенском, в Казанском храме хранится. Святыня наша российская. Однако средств недостаточно у нас, дорогое это действо – шесть иноков сопровождать должны и нести икону, и охранять, тяжёлая, двести тридцать килограммов в окладе весит, бесценная икона то..»
«Решаемо, отец Михаил, решаемо. Мой помощник с Вами свяжется, и мы всё организуем. Пошлём наш самолет в Москву, привезём святыню, порадуем православных людей Альбиона. Давайте, что ли и хор какой-нибудь известный, церковный, приглашайте, не стесняйтесь. Пусть всё по высшему разряду будет, расходы оплатим. А ещё лучше, давайте икону провезём по нескольким странам, где православных много – в Америке, Германии, Франции, Швейцарии. У нас везде офисы есть, помощь, какая необходима будет. Глядишь, зачтётся, когда за грехи ответ буду держать…», сказал я…
В ту же секунду, на улице вдруг загрохотало, как-то сразу потемнело, крупные капли дождя начали отбивать всё ускоряющийся ритм по удивлённым, согретым весенним теплом, окнам.
«Господи, прости мою душу грешную!», прошептал я, и перекрестился.
Священник встал, таинственно улыбаясь, посмотрел мне в глаза и произнёс:
«Это знак благодарности Вам, Артём Романович, много доброго делаете для людей. И для церкви тоже. По-христиански живёте, человек вы хороший. Бог таких любит!»
«Бог таких любит…», продолжало звучать в голове, когда дверь за отцом Михаилом закрылась. «Бог таких любит…»
28 мая 1992 года, Москва, улица Тверская
Я опаздывал на свидание к Даше.
Практически расталкивая прохожих на своём пути, я почти бежал к Елисеевскому, где моя любимая уже целую минуту ждала меня
Зная, что она ждёт максимум пять минут, а потом обижается и уходит, я, тем не менее, притормозил возле сидящего прямо на тротуаре, прислонившись к стеклянной витрине магазина, мужчины с картонкой на груди. В полном изумлении я смотрел на этого, одетого в опрятный костюм-тройку, и, даже, при галстуке, интеллигентного вида попрошайку с грустными глазами, похожего на преподавателя института.
На картонке была приклеена фотография симпатичной девчушки лет пяти. Под фотографией, красным маркером от руки было написано: «Люди добрые! Дочери нужна срочная операция заграницей! Денег нет! Помогите чем можете!».
Увидев всего несколько монеток в лежащей рядом с мужчиной жестяной коробке из-под печенья, я забыл про Дашу окончательно.
Глядя ему прямо в глаза и, почему-то, безоговорочно поверив в «легенду», я присел на корточки возле него:
«Рассказывайте, что у вас случилось…»
30 сентября 2007 года, Лондон, Русский Православный Храм
«Благодарим Вас, Артём Романович ещё, и ещё раз! Если б не Вы, не было бы у нас счастья лицезреть сию святыню и молиться возле Богородицы нашей Державной! Благослови Вас Господь за доброту Вашу и щедрость!», отец Михаил осенил меня крестом и слегка подтолкнул к иконе.
Богородица как-то уж слишком строго смотрела на меня, и, честно говоря, я едва выдержал этот взгляд. Перекрестившись, я приложился сначала губами, потом лбом, к руке, лежавшей на державе. Мне вдруг показалось, что рука Богородицы тёплая…
«Едем в офис», сказал я повернувшему голову водителю.
«Зря не пошел с нами», пробасил телохранитель, усаживаясь рядом на переднее сидение.
«Моё право», водитель включил дворники, и машина стала медленно разворачиваться.
Пошёл сильный дождь.
23 июля 1992 года, Лондон, Грин парк
Через месяц после той встречи, я вывез Виктора, его жену Ларису и больную дочь Машеньку, в Лондон, где у меня были хорошие давние связи.
Там девочку и прооперировали в частной клинике. Разумеется, все расходы пришлось оплачивать мне, на что ушли практически все деньги, которые я заработал за несколько лет на концертах, катая нашу звёздную попсу по городам и весям России-матушки.
Я так и не понял, хотя пытался неоднократно это сделать, что же всё-таки заставило меня остановиться тогда, на Тверской.
Но жизнь моя после этого изменилась.
И изменилась кардинально.
«Артём, послушай…», вдруг заговорил Виктор, когда мы гуляли вдвоём в парке неподалёку от Букингемского дворца.
«Теперь, когда все волнения позади, с Машенькой всё в порядке, мои мозги встали на место, и вот что я подумал. Я же химик-биотехнолог, доктор наук, и есть у меня одна разработка, правда ещё не законченная, но, думаю, скоро выйдем на стадию, так называемых «полевых» испытаний. Постараюсь объяснить простым языком: вот смотри, в Лондоне много старых зданий из камня, камень этот со временем темнеет, его чистят, а он снова темнеет, его опять чистят раз в несколько лет, а он опять темнеет… Это грибок, ну, типа плесени, тому виной. Ну, и погодные условия немного. Такое встречается повсеместно в мире. Так вот, я, случайно, работая над совершенно другим веществом, получил химическое соединение, которое этот грибок убивает раз и навсегда. Плюс как бы консервирует поверхность камня, и больше не даёт этому грибку размножаться, понимаешь?»
«И что?»
«Артём, если этот состав хорошо покажет себя на испытаниях, то может быть, можно будет продать патент тем же англичанам? Мне кажется, они очень бережно относятся к своей истории, а, обработанные этим составом, старинные здания будут оставаться как новые, причём на многие годы. Я попробовал на даче у друга, у него забор каменный, плеснул я на забор пару литров этой дряни, так вот, результат ошеломляющий…»
«А производство такого препарата дорого стоит?», поинтересовался я.
«Копейки, при том, что выпускать его может любой химкомбинат, всё дело в пропорциях триметилди….»
«Так, Виктор, ты завтра же летишь в Москву и приступаешь к испытаниям. В одиночку, никаких коллег. Деньги я тебе найду. Если всё окей, мы никаких патентов никому продавать не будем. Курочку, несущую золотые яйца, не продают, Виктор. Продают золотые яйца. Мы сами наладим производство этого «пожирателя грибков». Ты, главное, формулу никому не показывай...».
«Ёлки-палки, нам надо было раньше встретиться, Артём. С твоей деловой хваткой мы таких дел бы натворили. А я то, дурак, рассказал одному профессору-англичанину из Рослин Инститьют в Шотландии о своих разработках в области соматического переноса ядра, так он за голову схватился, начал орать, что это величайшее открытие 20-го века. Обещал мне прислать приглашение поработать у них, говорил про Нобелевскую премию, а сам пропал. А недавно, в одном журнале научном я прочитал, что его лаборатория начала исследования по возможному воссозданию или, как там было написано, клонированию, млекопитающих. Причем используя именно мои, нагло украденные, методы. У них деньги есть на исследование, а у нас нет…»
«Ты точно, дурак, Виктор»
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
Лондонский офис «БиГенТа», располагался в старинном особняке, неподалёку от швейцарского посольства на Монтегю Плейс. Собственно, через наших швейцарских адвокатов, у одного из банков я и выкупил это трёхсотлетнее здание под офис. «Гномы» заломили цену, разумеется, на то они и швейцарцы, но это меня не остановило. Мне чем-то нравилось это тихое место в центре Лондона, а в угрюмый дом с необычными лепными карнизами, я просто влюбился с первого взгляда, и, подобно капризному ребёнку, сказал «Хочу и всё!»
Этот район, к тому же, славился своим историческим масонским прошлым. На многих домах можно было найти особые знаки масонов, последователей ордена Тамплиеров, и, даже, паб на близлежащей улице носил название «Мейсонз Армз». Здесь также имели дома многие знаменитости, политические деятели, банкиры и бизнесмены.
Предыдущий хозяин, швейцарский банковский консорциум, владел домом уже более ста пятидесяти лет, практически не меняя обстановку.
Так уж здесь заведено.
Разумеется, наравне с обшитыми красным деревом стенами, украшенными блеклыми гобеленами, мутноватыми зеркалами, потускневшими от времени бронзовыми люстрами и бра, скрипучими деревянными полами и тому подобным, в доме присутствовали все современные достижения прогресса - кондиционеры, телевидение, телефон, Интернет.
Офис располагался на трёх нижних этажах, на четвертом жил я, а на пятом была Витькина квартира, в которой он был всего один раз, когда его дочь Маша, которая выросла и стала очень красивой девушкой, поступила в Кембридж.
Сейчас, когда в деньгах недостатка не было, Виктор много занимался своей любимой наукой, генной инженерией, нанотехнологиями и прочими модными сейчас направлениями, в которых я лично ничего не смыслил. В горах Швейцарской Юры у него была лаборатория, оснащенная лучше, чем Пентагоновские, где он и проводил большую часть своего времени.
Зато, я развивал наш бизнес, который рос и расширялся постоянно - в корпорации работало уже более ста семидесяти тысяч человек.
«БиГенТ» называли чудом 20-го века, и это «чудо» сделало нас очень богатыми людьми.
16 марта 1997 года, Англия, г.Солсбери, Кафедральный Собор
«Спасибо, что согласились принять и выслушать нас, святой отец. Вы, единственный из сотен священнослужителей, к кому мы обращались, кто согласился. И вы не пожалеете…», я в течение двух часов рассказывал настоятелю собора, отцу Мартину, какое богоугодное дело он может совершить, позволив нам обработать хотя бы несколько квадратных метров самого большого собора в Англии нашим составом.
Мы, конечно, к тому времени уже получили все необходимые патенты, в том числе и международные, и успешно отчистили нашим «бигентом» (от «бигент» - «биогенетические технологии»), старые здания и церкви в Грузии и Армении, но нашей с Виктором фирме был нужен выход на мировой рынок.
Причём срочно, потому что мне пришлось даже продать машину, квартиру, и дачу, чтобы запустить небольшое производство «бигента». Жил я уже давно в долг. Впрочем, и Виктор с семьёй.
И я его уговорил. Каким-то чудом, но уговорил почтенного настоятеля.
«Мы приедем через год, отец Мартин. И, вот увидите, вы станете знаменитым на весь мир человеком. О Вас будут писать все газеты мира, а Ваш знаменитый собор, станет ещё более известным, восьмым чудом света…»
«Бог любит таких как ты!», сказал мне тогда Виктор, когда мы, закончив работу, и распрощавшись с отцом Мартином, шли в дешевую гостиницу возле вокзала. «У нас всё получиться».
«Я тоже так думаю, Витёк. Я уверен. Давай отпразднуем, что ли? Пошли в «МакДональдс».
…Через год с небольшим мы подписали свой первый миллионный долларовый контракт, а через десять лет, в 2007 году, корпорация «БиГенТ» стоила около двадцати трёх с половиной миллиардов долларов.
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Артём Романович, чаю принести?», услышал я голос секретаря, едва оказался в кабинете.
«Давай. И коньячку тоже. Устал я чего-то».
Взгляд Богородицы и теплота её руки не выходили у меня из головы.
Я снял пиджак и бросил его на стоящее под зеркалом кресло на гнутых ножках.
«Да, стареешь, друг Артёмка, вон виски уже совсем седые стали и лоб весь в морщинах…», я поглядел на себя в старинное зеркало в резной оправе.
Вдруг, совершенно отчётливо, я увидел, что у меня на лбу вязью, похожей на старославянские письмена, написано какое-то слово…
Приблизив лицо к зеркалу, я с трудом разобрал русские буквы – «О Ш У Ю Ю».
«Не может быть, не может быть, откуда?», мысли в голове замелькали рапидом.
Я выскочил в приёмную с таким лицом, что один из телохранителей, сидевший на стуле возле двери в кабинет, мгновенно вытащил пистолет.
«Света, у меня на лбу что-нибудь написано?»
Секретарь, не ожидавшая такого внезапного моего появления, испуганно улыбнулась:
«Кроме того, что вы лучший шеф в мире, больше ничего. А почему вы спрашиваете, Артем Романович?»
«Дай мне зеркало! Быстро!»
Света полезла в сумочку, и, раскрыв серебристую пудреницу, протянула её мне.
«Нет у вас там ничего, Артём Романович, ничего нет…»
Я посмотрел в зеркальце на свой лоб – надписи не было.
«Что-нибудь не так, Артем Романович?», участливо поинтересовался неожиданно материализовавшийся начальник службы безопасности.
«Не знаю, пока…»
Вернувшись к себе, я плюхнулся в массажное кресло: «Это усталость, дружище, пора отдохнуть…», успокаивал сам себя.
Но я уже знал почти наверняка, что это вовсе не усталость.
С опаской подойдя к зеркалу, тому самому, я приблизился почти вплотную…
Надпись на лбу вновь начала проявляться, становясь из бледно-розовой пурпурно-алой – «О Ш У Ю Ю»…
Где-то я слышал это слово… Где…?
«Артём Романович, у вас всё в порядке? Может, врача…?», заботливая Света тихонько прожурчала по внутренней связи.
«Света, записывай по буквам – О…Ш…У…Ю…Ю, записала? ОШУЮЮ?
«Записала»
«Узнай мне быстро, что это значит…»
От волнения, я ходил по кабинету кругами, то и дело возвращаясь к зеркалу – надпись сразу же проявлялась, стоило мне взглянуть на себя.
«Артём Романович, «ошуюю» значит «влево», «слева», «по левую руку»… на старославянском…», услышал я голос секретаря.
«Та-а-к, и что это может означать? Что? Куда «влево»? Что «слева»? Что «по левую руку»? При чем здесь я? Что происходит?», я был в полнейшей растерянности.
Вновь подойдя к зеркалу, я посмотрел на свой лоб.
«О Ш У Ю Ю»…
Слева от зеркала была стена. Обычная стена старого английского особняка, просто стена, обшитая слегка потрескавшимся от времени, красным деревом стена…
«Света, попроси Шутова придти, срочно»
«Артём Романович, Владимир Анатольевич здесь, в приёмной. Он и не уходил…»
«Володя, заходи!», потому то он и начальник службы безопасности – всегда знает, где он нужен больше всего.
Массивная дверь плавно приоткрылась.
«Иди сюда, Володя! Посмотри в зеркало и скажи, что ты видишь у меня на лбу?»
« Хм…морщинки вижу…больше ничего…»
«Надписи не видишь?»
«На лбу?»
«Нет, на жопе!»
«Надписи не вижу…»
Мы стояли рядом, вплотную к зеркалу – но…я отчётливо видел всё те же алые кручёные буквы.
Володя же не видел ничего.
«Значит, надпись предназначается только для моих глаз?», думал я. «Что же там слева? Может быть, в стене что-то есть?»
«Иди, Володя, иди»
«Я буду в приёмной, Артём Романович…может, всё-таки врача, а?»
«Всё, я сказал, иди!!»
Оставшись один, я снова подошел к зеркалу.
«ОШУЮЮ…»
«Ну, что же, «по левую руку» значит? Хорошо – по левую, так по левую»
Я начал внимательно осматривать стену кабинета левее зеркала, ощупывать каждую крохотную трещинку на лакированной деревянной поверхности, простукивать каждый квадратный сантиметр.
«Хм, может мне показалось….нет, точно, стена в этом месте горячая… или нет…?
А может, там трубы отопления проходят...? Какие, к чёрту, трубы…»
Я отошел от стены, потряс руками, потом снова вернулся и потрогал то место, которое мне казалось горячим.
Стана действительно была горячей, даже очень горячей…
5 июля 1996 года Шотландия, Мидлотиан, Рослин Институт
«Поздравляю коллеги! Мы сделали это!», профессор Иан Уилмат сиял.
«Мы решили, по просьбе одного из пастухов, помогавших принимать роды, назвать её Долли – в честь Долли Партон!»
В зале для конференций, где собрались ученые, работавшие над проектом «Клон-29», раздался громкий хохот.
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Света, мне нужна стамеска, молоток, топорик, что там ещё… кувалда может пригодиться, долото… Пока всё. Срочно! Пусть ребята быстро сгоняют в магазин на углу Сеймур Плейс и купят. Только очень срочно!»
Через минут пятнадцать я уже вскрывал деревянную обшивку стены. Представляю, как расстроился бы мастер-краснодеревщик, когда увидел, сколь варварским образом обращаются с его творением.
Стена за обшивкой была каменной. Я потрогал её рукой и чуть не обжёгся.
Взяв в руки небольшую кувалду, я легонько тюкнул ей по стене, потом ещё раз, и ещё… За стеной гулко отозвалась пустота…
«Артём Романович…»
«Света, я занят!!!»
Нужна была кувалда побольше. Я дрожал от нетерпения, просто умирал от любопытства, что же там, за стеной. Разумеется, меньше всего на свете мне хотелось найти там скрытые трубы водяного отопления…
«Света, пусть привезут большую кувалду…», представляю, что они там думают обо мне, наверное, что шеф свихнулся и громит кабинет…
Даже ударам большой кувалды стена сопротивлялась довольно долго. Я уже весь вспотел, рубашка прилипла к спине, пот предательскими кругами обозначил мокрые подмышки…
Вот вылетел первый камень, за ним ещё два, и ещё… Проём расширялся, и из него шёл сухой, но сильный жар, как из хорошей сауны.
«Так, где-то у меня был фонарик…», я рылся в ящиках своего стола.
«Ага, вот и он. Работает».
Тонкий луч фонаря осветил небольшую камеру, размером полтора на полтора метра. Посреди, на каменном постаменте стоял похожий на сказочный ларец, кованый сундучок в виде усеченной пирамиды, размером с «бьюти-кейс», в котором женщины перевозят косметику, когда путешествуют. Жар шёл именно от него.
Я протиснулся через проём и встал совсем близко к постаменту. Подсвечивая себе фонариком, я по стеночке обошел сундучок, осмотрев его со всех сторон. На крышке знакомый знак – глаз в треугольнике – Всевидящее Око.
Жар, шедший от сундучка уже почти невозможно было выносить, и я влез обратно в кабинет.
Что делать дальше, я не знал.
«Надо собраться с мыслями. Так, сто коньяка не помешает. Ух, хороший. Мягкий. Думай, думай! А что тут собственно думать – надо вскрывать этот «масонский» сундук и всё!»
Внезапно я вспомнил, как мне показалось, что рука Богородицы была тёплой, когда я приложился к ней лбом. Потом эта странная надпись…
«Она указала мне на это место! Вот в чём разгадка! Значит, ничего плохого не должно случиться…», я успокоился.
Скинув мокрую рубашку на пол, я опять полез в проём.
Медленно я протянул руку к ларцу и дотронулся до него кончиками пальцев. Металл на крышке был холодным. Я попробовал приподнять сундучок, и мне легко удалось сделать это. Перегнувшись через край пролома, я поставил его на пол кабинета, а потом вылез сам.
«Холодный жар. Такое разве бывает? Абсурд. Что со мной происходит?», снова заволновался я.
Я перенёс сундучок и поставил на свой стол. Ларец был видимо очень старым, дерево местами подгнило, металлические, скорее всего, серебряные части потемнели. От него по-прежнему шло сильное тепло.
Медленно, очень медленно, я поднял крышку и заглянул внутрь…
20 сентября 2005 года, Кембридж, Тринити Колледж, Большой зал
Виктор с гордость посмотрел на дочь и повернулся ко мне:
«Артём, ты не представляешь, как я счастлив сейчас. И это всё, благодаря тебе!»
В его глазах стояли слёзы.
И было отчего - «наша» Машенька стала студенткой факультета клинической медицины одного из лучших университетов мира.
Маша стала называть меня своим вторым папой сразу же, после выхода из больницы тогда, в далёком 92 году. Да и я, закоренелый холостяк, был рад общению с весёлой, умной не по годам, девчушкой, которая всегда вызывала улыбку у меня на лице.
Даже в самое трудное время, когда мы все жили впроголодь, по уши в долгах, в доме Виктора всегда находилась тарелка жареной картошки и для меня. А жизнерадостность Маши вселяла в нас уверенность, в то, что когда-нибудь мы добьёмся своей цели
Девочка выросла, блестяще окончила гимназию в Москве и поехала учиться в Кембридж. Катя, жена Виктора, учила английский по знаменитому учебнику Бонк, чтобы понимать врачей и общаться с медсестрами, пока неотступно была при Машеньке во время многомесячного реабилитационного периода. А уж Маша просто бредила Англией – ведь Англия стала для неё местом второго рождения после успешной операции на сердце. Дела фирмы наладились, и Маша твёрдо решила, что хочет учиться в том же колледже, в котором учился оперировавший её врач, и, как и он, станет хирургом-кардиологом. Мои робкие намёки на то, что женщина-хируг большая редкость, а уж женщина-хирург-кардиолог вообще дело неслыханное, были восприняты Машей, как проявления мужского шовинизма.
«Да ради Бога, хирургом – так хирургом, твоё дело. Всё равно выйдешь замуж и будешь борщи варить», злорадствовал я.
«Не дождетесь!», хохотала Маша в ответ.
За два года до Машиного поступления мы с Виктором, будучи совладельцами корпорации «БиГенТ», с огромным трудом, невзирая на деньги и связи, стали попечителями Тринити Колледжа Кембриджского Университета. Чтобы нашей Маше было легче исполнить свою мечту.
И вот, мы сидим в президиуме на церемонии посвящения в студенты «фрешеров», первокурсников то бишь. Такое событие, несмотря на нашу безмерную занятость, мы пропустить не могли
И смотрим на нашу Машу. И гордимся очень. И знаем, что и она своего добьётся.
После церемонии, Маша подошла к нам.
«Привет папы! Какие вы у меня оба представительные, я просто любовалась, глядя на вас, сидящих рядом с ректором. Я так волновалась, даже не могла заснуть почти до утра. И, кстати, мне приснился странный сон – какая-то женщина что-то долго рассказывала, но я не запомнила что. Но в конце сказала: «В горах – воздух чист и свеж, в горах - леса густы и трава сочна, в горах - ручьи холодны и реки быстры, в горах ты найдешь свою любовь! И будет она твоя единственная!»
«Представляете, я просыпаюсь, а в голове её слова, как будто на плёнке записаны. Надо горные лыжи покупать и срочно кататься научиться, хехехе, чтобы жениха своего в горах найти! Ну, ладно, пошли отмечать, всё-таки я стала студенткой сегодня!»
22 февраля 1997 года, Москва, квартира Виктора в Ясенево
«Кать, чего это с ним? Я никогда не видел Виктора в таком состоянии. Что случилось?» - я стоял возле дивана, на котором лежал Витька, совершенно пьяный, и повторял заплетающимся языком одно слово «Сука!»
«Не знаю, Артём, пришел домой злой как чёрт, сразу к холодильнику, достал водку и…»
«Вить, а Вить! Ну что случилось-то? Можешь рассказать?»
Вместо ответа Виктор сполз с дивана, достал из своего портфеля газету и бросил на пол у моих ног. «На первой странице», - пробормотал он. Потом опять упал на диван.
Я раскрыл газету.
«Сегодня на пресс-конференции, состоявшейся в Рослин Инститьют под Эдинбургом, профессор Иан Уилмат продемонстрировал средствам массовой информации овечку Долли – первое клонированное млекопитающее…», прочитал я и сразу вспомнил разговор, который состоялся у нас с Виктором несколько лет назад.
«Кать, а у вас водка осталась?»
30 сентября 2007 года, Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
...Я увидел золотой сосуд, формой напоминающий небольшую вазу для цветов. Внутри была густая темно-красная жидкость. Жар исходил именно от неё.
Мысли путались, я ничего не понимал, руки у меня дрожали, а на лбу выступила испарина. Я взял сосуд правой рукой, аккуратно вытащил и поставил перед собой на стол.
По окружности шел незатейливый узор, и лишь четыре буквы, нацарапанные в верхней части сосуда, расставили всё на свои места.
За окном усилился дождь.
I N R I…
«Света, где Виктор? Узнай срочно! И пусть готовят самолёт в Швейцарию как можно быстрее»
Я дрожал от нетерпения. Мне не верилось, что я нашёл то самое легендарное сокровище ордена Тамплиеров.
Через минуту:
«Виктор Андреевич у себя в лаборатории. Телефонной связи с ним нет. Помощник сказал, что может спуститься туда и передать, если что-то срочное».
«Отлично. Пусть Виктор ждёт меня там. И никуда не уходит»
ночь с 30 сентября на 1 октября 2007 года, Швейцария, горы Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, подземная лаборатория корпорации «БиГенТ»
«...Витя, я не разыгрываю тебя. Всё так и было, как я тебе рассказал. Клянусь!»
«Артём, скоро мы всё узнаем. Ты же знаешь, что моя лаборатория - лучшая в мире! Я всё проверю сам, только не надо меня торопить, Артём. Обещай мне! Надо только чуточку потерпеть…»
15 августа 2006 года Лондон, Монтегю Плейс, офис корпорации «БиГенТ»
«Артём Романович, Маша может зайти?»
«Конечно»
Машка влетела в кабинет и бросилась мне на шею.
«Я так соскучилась! Что же ты, господин попечитель, не посещаешь попечаемое заведение? Ни разу не проведал меня в Кембридже. Тебе не стыдно? А может, меня серый волк съел?»
«Тогда начальник службы безопасности сделал бы себе харакири. А я его видел полчаса назад живым и здоровым. Машка, не обижайся, ты же знаешь – работаю по 20 часов в сутки, живу в самолете практически. Но я всё про тебя знаю – ты молодец!»
«Скажи мне, почему жизнь так несправедлива? Я тут имела долгий разговор по душам с мамой. Оказывается мне категорически нельзя иметь детей. Врачи ей сказали, что сердце может не выдержать усиления нагрузки при вынашивании плода. Мало того, что мне нельзя активно спортом заниматься, так ещё и рожать нельзя! Разве это справедливо?
«Маша, ещё ничего не известно. С Божьей помощью еще и не с такими недугами рожали…»
«Не надо кривить душой! Ты прекрасно всё знаешь! Вы бережёте меня все эти годы – то нельзя, сё нельзя! Жизнь, оказывается, вовсе не прекрасна! Жизнь – говно! Прости меня за такое слово. Накипело, прости!»
Она встала и направилась к двери, но, потом, вернулась и уткнулась мне в плечо:
«Можно я поплачу?»
3 октября 2007 года, Швейцарская Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, , подземная лаборатория корпорации «БиГенТ»
Я допивал утреннюю чашку кофе со сливками, просматривая газету, когда в комнату зашёл Виктор. Выглядел он неважно – лицо мятое, халат мятый. Он сел в кресло и обхватил голову руками…
«Я не знаю, что тебе сказать, Артём! Я не знаю, как тебе объяснить на простом языке…»
«Успокойся, Витя. Говори, как можешь – я постараюсь понять. Сразу скажи только, это то, что я думаю?»
«Это действительно похоже на человеческую кровь по своему химическому составу, но, мало того, что она живая, так ещё и при анализе ДНК, вместо двух закрученных спиралей, я всё время получаю три. Понимаешь, Артем, три! А этого не может быть!!! Одинарные спирали ещё встречаются у некоторых вирусов, да.
Но тройных просто не может быть! Ни-ког-да!»
«Может, Витя, может, если речь идет о…»
«Артём, мне страшно!»
«Мне тоже не весело, Витя! Ладно, давай думать, как нам жить дальше…».
4 октября 2007 года, Рим, Ватикан
«Монсеньор, Pontifex Maximus примет Вас немедленно»
«Благодарю Вас», я поднялся и последовал за кардиналом Леруани в покои Папы Римского.
12 октября 2007 года, Швейцарская Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, подземная лаборатория корпорации «БиГенТ»
«Читал сегодняшние газеты?», Виктор зашел в комнату с охапкой газет подмышкой. Увидев меня, разговаривающего сразу по трем телефонам, он улыбнулся, бросил газеты на стол и вышел.
Я уже знал, что Ватикан начал свой процесс реабилитации ордена Тамплиеров, сняв с них обвинение в ереси. Это был первый шаг на пути к тому, чтобы подготовить человечество к событиям, которые полностью изменят ход истории.
Но это будет ещё нескоро, через несколько десятилетий.
А точнее, через 33 года и примерно 280 дней.
Ведь внутриутробный период жизни младенца составляет в среднем именно 280 дней, и именно наша дочь Маша вскоре станет матерью того ребёнка, который с помощью научного гения Виктора, второй раз придёт в этот мир, чтобы снова изменить его.
5 марта 2008 года, Швейцарская Юра, город Ла-Шо-Де-Фон, дом Виктора
Машина, медленно вкатилась на территорию Витькиного шале. Наглая белка, спрыгнула с дерева, и помчалась ко мне в ожидании угощения. Мало того, что в Лондоне они преследуют тебя в любом парке, так ещё и здесь эти бессовестные попрошайки прыгают под ногами. Витька их специально для меня разводит что ли? Катя и Маша стояли на крыльце дома, о чём-то разговаривали и хохотали.
«Ну, привет девчонки! Как делишки, подружки-хохотушки!»
«Привет, Вечный Странник! Откуда прилетел на этот раз?»
«В Китае был. Долгий перелёт очень. Устал. Витя дома или в лаборатории?»
«Дома. Пьяный, спит», снова хохот.
«Ух, ты, правда?! А что на этот раз произошло?», спросил я, помятую ту историю с овечкой Долли.
«Ты только не волнуйся, ладно», Маша подошла, обняла меня за шею и, чмокнув в щёку, прошептала на ухо:
«Сегодня мне провели полное обследование.
У меня будет девочка…»
© armati
P.S. Господи, прости мою душу грешную!
Wednesday, October 17, 2007
Грузчик
Ржачный рассказ:):) Лёгкий албанский и лёкгая ненормативная...
Я вот все лето дома просидел, ну как сидел, ниработал карочи. Ну а чо? Куда не устроюсь, всегда что-то приключиццо. Да и не моё это наверно, все эти фотосалоны и рекламные агенцтва. В личном тоже - хуйнипайми. Хотя с Мариначькой встречаемся иногда.А со Светкой как рассталссо, так как отрезали. Не звонит ваще песда. Ниразу блять.
Ну и чота раз сижу дома. Хоп! Мобильнег дилинь-дилинь! Смарю, Мариначька. Ну и говорит, типо Павлег пошли сходим куда-нибудь. Ну я сразу на выход, а там сосед мой в коридорчеге. И тоже такой приветливый. И сходу мне:
- Павел! - ну это он меня так называет, - а не помог бы ты мне в одном важном деле?
- Цена вапроса - сотка, - говорю. А хуле, он толи комерс какой, толи чо. Для нево сотка ваще не деньги. Я уж чиста пасасеццке демпингую.
- Договорились, - отвечает, - я тут девайс приобрел, коробку бы на мусорку оттащить надо.
И показывает на такую агромную коробку. Я не знай, чо там лежало раньше, но на картонном комбинате ее наверно две смены клеили. Бля, вот прибор там лежал раньше! Как у бабки моей был телевизор "Рубин" совецкова произвоццтва, только еще громаднее. И главное сосед говорит:
- Мы щас вдвоем по-быстрому, а то неудобно одному.
- Да лана, помогу, - сотка на дороге не валяеццо же.
И тут жына ево высовываеццо, и типо сколько я тебя могу ждать, туда-суда. И он чота сник как-то весь, виноватыми глазами на меня посмотрел и грусть свою оценил в еще одну бумажку с лошадками. А чо? Она ж не очень тяжелая, коробка-то, в лифт вот только не лезет. Зато по лестнице весело кувыркалась.
Ну и выхожу я во двор, коробку волоку за собой. А там уже Мариначька стоит. Ну и сразу:
- Вы чо, стиральную машынку купиле? - радасная такая.
- Нет, - говорю, - сотовый блять!
- Ы-ы-ы! ЗдОрово!
- Ну здравствуй, - отвечаю, и в щечку ее поцеловал.
- Да я не в смысле превед, а типо молодцы вы.
- Да я понял, - отвечаю, - а я вот вежливый ниибацца.
И чота стою я с этой коробкой каг дурак. До мусорки переть ваще не охота. Была бы металлическая, только отвернись нинадолга, ее уже не было бы в наличии. А картон кому нахуй? И тут мысль мне - хуяк! Напрямик в голову! И я стал вокруг коробки ходить, и бороду чесать. Ну подбородок то есть. Присяду, и меряю ее, ну пальцами. А чо, старинная русская мера. Пядь, равняеццо 17,78 см. Батанег один сказал, а я запомнил чота.
А Мариначька не поймет в чем дело. То на меня, то на коробку палит. А спросить толи стесняеццо, толи ваще неинтересно ей. Ну я еще пару кругов сделал вокруг коробки и говорю:
- Не пойдет!
- Что не пойдет?
- Да Санёг просил коробку ему подарить.
- А ему зачем?
- Так у нево же цобака.
- И чо?
- Конуру он ей сделает, вот чо!
Мариначька недоверчиво посмотрела, и видимо попыталась представить размер цобаки, но почему -то сказала:
- Намокнет картон осенью...
- А Санёг ее фольгой обклеит.
- А-а-а, - протянула задумчиво Мариначька, - а почему тогда не пойдет?
- У нево агромная цобака, боюсь непоместиццо.
- А что за порода?
- Сенбернар у нево.
Я карочи крышку приоткрыл, внутрь смотрю. А Мариначька чота в уме прикидывает. Я ей и говорю:
- Слы? Будь другом, давай померяем? Главное чтобы она там стоя умещалась.
- Ты чо дурак? Сам лезь в свою коробку и меряй.
- Нельзя мне. У Санька сцука... 85 сантиметров в холке.
Мариначька задумалась над цифрами и говорит:
- Ну и как я туда залезу?
- Ну давай я ее набок щас положу, ты заберешься, а потом я переверну ее, - тут главное с серьозным летсом говорить.
- Ога, щас! - отвечает, видимо испугалась, - за что я там держаццо буду?
- И то верно, пошли тогда.
Подтаскиваю коробку к скамейке.
- Давай, залазь на лавку и прыгай сверху.
- Павлег, ты меня только держи.
- Марин, туфли сними только, весь пол каблуками продырявишь.
Ну и прыгнула она туда и стоит. Я ей говорю:
- Прячься, мне крышку надо закрыть.
- А я там не задохнусь?
- Нисцы, вон дырок сколько, - ну и демонстративно ей голову измеряю, пядью опять же, линейки же нет с собой. И ножиком еще одну дырку вырезаю.
Ну она присела там, я крышку и закрыл.
- Ну чо?
- Чо-чо?
- Удобно?
- Ну вроде бы.
- Марин, смари какова тебе соседа подселили?
- Где? Не вижу...
Слышу зажигалкой там чиркает, хуле свет не провели еще в теремок. Как бы пожар ненаделала. Или хуй необожгла.
- Дурак, - шепчет изнутри.
- Прикинь, зато средь бела дня. Экстремально! Кругом народ ходит... Здрась, тёть Вер! - а потом опять шепотом, - классно же, Марин?
- Угу, - мычит в ответ, и впрямь классно.
И стою я значит, ну типо тащил как-будто коробку и устал. Прислонился к ней передом, ну чуть поддаю иногда задом, а руки по бокам коробки. А Мариначька там внутри стараиццо. А я привык, ее там за ушком почесать, или челку с глаз убрать. А вместо этого геометрические формы целлюлозно-бумажного изделия ощущаю.
А тут откуда нивазьмись Санёг. И такой, превед Павлег, кагдилла, чо в каропке? А я чо ему скажу? Там лежит мая Зануссь, и я с ней сичас ибуссь? Хорошо успел Мариночьку предупредить шепотом. Типо сильно нишуршы и без подобострастия пожалусто там внутри. Ну а этот иблан, хотя я на нево не в обиде, сам также поступил бы, как йобнет по каропке. Ногой!
Мне карочи перестали сосать сразу. Ну я сверху на крышку прилег так, чтобы у друга от внезапного открытия ящега пандорры инфаркцыя не случилась. И как можно спокойнее говорю:
- Мудак ты, Саша, если ты щас хоть один жидкокристаллический индикатор мне разбил, тебе песда.
А он, извини, я не знал, я думал пустая. Хуле пустая? Ну попробовал он ее приподнять конешно. Мариночька вес имеет все-таки. Попыжился он немного и урыл потихому...
А в коробке слышу какое-то движение началось. Ща вылезет моя недососавшая и все тогда. И я нарочно так кричу на всю улетсу:
- Здрась, дядь Сереж! А Марина выйдет? - слышу движение прекратилось.
- Кто там? - голос из коробки меня спрашивает.
- Кто-кто! Отец твой вон идет! - шепчу сверху, - сиди не высовывайся.
- Бляяя! - Мариночька говорит.
- Да ненадо мне помогать, я сам типо, Маринке превед передавайте, - кричу опять.
- Бляяя! - Мариночька опять чота повторило это слово.
- Ты давай продолжай, совсем чуть-чуть осталось, - это я опять шепотом.
И только я что-то тепловлажное ощутил опять, чувствую кто-то меня по плечу так легонько - тук-тук. Ну я всем корпусом не могу же повернуццо! И башка нихуя не на шарнирах. Ну глянул так в бок нимнога... И чота Мариначькино "Бляяя!" у меня с губ и сорвалось. И прямо в Светкено летсо и угодило.
А я ж не видел ее сколько! Мы ж с ней вот с таких лет! И она напротив меня встает и говорит:
- Павлег, я тут думала долго...
А в коробке же звукоизоляции нет нихуя! Ладно там пенопласт был, или стекловата какая. Сосед наверно корабликов наделает флотилию целую, педораз. И Мариночька каждое слово слышит же!
Ну и начинаю скрябать по коробке ногтями. Глушу "радио свободы" так сказать. А Светка, прям на полном серьезе, говорит люблю тебя Павлег, и жить без тебя нимагу. А я в ответ только коробку чешу. А хуй мне там внутри исправно сосут. Я уж и губу закусывал и думал о постороннем, а конец адинхуй неминуем.
Светка чота говорит, правельные слова вообщем. И в упор на меня смотрит. А мы же с ней давно уже знакомы-то! И не один раз она мой ибальнег во время кончины видала. Ну как-то он у меня непроизвольно искажаеццо чтоли. И вот я ево скривил, хоть и старалссо очень непринужденно выглядеть. А Светка:
- Павлег, что с тобой?
- Чота с серццем,- говорю, - вызови скорую скорей...
- Ой, Паш, щас...
- Да не по сотовому! Вон аффтомат там за углом...
И только она вроде бы уже побежала, смотрит... на лавке туфли стоят. И она тоже встала... И не только она, блять! Толи я коробку чесать перестал, пока за грудь хваталссо театрально, толи Мариначьке там уже надоело сидеть... Нннаа! Сюрпрайс блять! Светка в слезы, мне паиблу хлоп! Мариначька тоже сообразила по какой щеке для симметрии надо приложиццо...
Одно хорошо, когда створки раскрывались, я хуй, пользуясь случаем, вынул. И спрятал от глаз подальше. И чота мысли у меня такие, что он мне теперь только напасцать... На неопределенный срок. Да ладна, прарвемссо!!!
ЗЫ: За "пядь" - пасиб, батанег! Бугага!
©MGmike
Я вот все лето дома просидел, ну как сидел, ниработал карочи. Ну а чо? Куда не устроюсь, всегда что-то приключиццо. Да и не моё это наверно, все эти фотосалоны и рекламные агенцтва. В личном тоже - хуйнипайми. Хотя с Мариначькой встречаемся иногда.А со Светкой как рассталссо, так как отрезали. Не звонит ваще песда. Ниразу блять.
Ну и чота раз сижу дома. Хоп! Мобильнег дилинь-дилинь! Смарю, Мариначька. Ну и говорит, типо Павлег пошли сходим куда-нибудь. Ну я сразу на выход, а там сосед мой в коридорчеге. И тоже такой приветливый. И сходу мне:
- Павел! - ну это он меня так называет, - а не помог бы ты мне в одном важном деле?
- Цена вапроса - сотка, - говорю. А хуле, он толи комерс какой, толи чо. Для нево сотка ваще не деньги. Я уж чиста пасасеццке демпингую.
- Договорились, - отвечает, - я тут девайс приобрел, коробку бы на мусорку оттащить надо.
И показывает на такую агромную коробку. Я не знай, чо там лежало раньше, но на картонном комбинате ее наверно две смены клеили. Бля, вот прибор там лежал раньше! Как у бабки моей был телевизор "Рубин" совецкова произвоццтва, только еще громаднее. И главное сосед говорит:
- Мы щас вдвоем по-быстрому, а то неудобно одному.
- Да лана, помогу, - сотка на дороге не валяеццо же.
И тут жына ево высовываеццо, и типо сколько я тебя могу ждать, туда-суда. И он чота сник как-то весь, виноватыми глазами на меня посмотрел и грусть свою оценил в еще одну бумажку с лошадками. А чо? Она ж не очень тяжелая, коробка-то, в лифт вот только не лезет. Зато по лестнице весело кувыркалась.
Ну и выхожу я во двор, коробку волоку за собой. А там уже Мариначька стоит. Ну и сразу:
- Вы чо, стиральную машынку купиле? - радасная такая.
- Нет, - говорю, - сотовый блять!
- Ы-ы-ы! ЗдОрово!
- Ну здравствуй, - отвечаю, и в щечку ее поцеловал.
- Да я не в смысле превед, а типо молодцы вы.
- Да я понял, - отвечаю, - а я вот вежливый ниибацца.
И чота стою я с этой коробкой каг дурак. До мусорки переть ваще не охота. Была бы металлическая, только отвернись нинадолга, ее уже не было бы в наличии. А картон кому нахуй? И тут мысль мне - хуяк! Напрямик в голову! И я стал вокруг коробки ходить, и бороду чесать. Ну подбородок то есть. Присяду, и меряю ее, ну пальцами. А чо, старинная русская мера. Пядь, равняеццо 17,78 см. Батанег один сказал, а я запомнил чота.
А Мариначька не поймет в чем дело. То на меня, то на коробку палит. А спросить толи стесняеццо, толи ваще неинтересно ей. Ну я еще пару кругов сделал вокруг коробки и говорю:
- Не пойдет!
- Что не пойдет?
- Да Санёг просил коробку ему подарить.
- А ему зачем?
- Так у нево же цобака.
- И чо?
- Конуру он ей сделает, вот чо!
Мариначька недоверчиво посмотрела, и видимо попыталась представить размер цобаки, но почему -то сказала:
- Намокнет картон осенью...
- А Санёг ее фольгой обклеит.
- А-а-а, - протянула задумчиво Мариначька, - а почему тогда не пойдет?
- У нево агромная цобака, боюсь непоместиццо.
- А что за порода?
- Сенбернар у нево.
Я карочи крышку приоткрыл, внутрь смотрю. А Мариначька чота в уме прикидывает. Я ей и говорю:
- Слы? Будь другом, давай померяем? Главное чтобы она там стоя умещалась.
- Ты чо дурак? Сам лезь в свою коробку и меряй.
- Нельзя мне. У Санька сцука... 85 сантиметров в холке.
Мариначька задумалась над цифрами и говорит:
- Ну и как я туда залезу?
- Ну давай я ее набок щас положу, ты заберешься, а потом я переверну ее, - тут главное с серьозным летсом говорить.
- Ога, щас! - отвечает, видимо испугалась, - за что я там держаццо буду?
- И то верно, пошли тогда.
Подтаскиваю коробку к скамейке.
- Давай, залазь на лавку и прыгай сверху.
- Павлег, ты меня только держи.
- Марин, туфли сними только, весь пол каблуками продырявишь.
Ну и прыгнула она туда и стоит. Я ей говорю:
- Прячься, мне крышку надо закрыть.
- А я там не задохнусь?
- Нисцы, вон дырок сколько, - ну и демонстративно ей голову измеряю, пядью опять же, линейки же нет с собой. И ножиком еще одну дырку вырезаю.
Ну она присела там, я крышку и закрыл.
- Ну чо?
- Чо-чо?
- Удобно?
- Ну вроде бы.
- Марин, смари какова тебе соседа подселили?
- Где? Не вижу...
Слышу зажигалкой там чиркает, хуле свет не провели еще в теремок. Как бы пожар ненаделала. Или хуй необожгла.
- Дурак, - шепчет изнутри.
- Прикинь, зато средь бела дня. Экстремально! Кругом народ ходит... Здрась, тёть Вер! - а потом опять шепотом, - классно же, Марин?
- Угу, - мычит в ответ, и впрямь классно.
И стою я значит, ну типо тащил как-будто коробку и устал. Прислонился к ней передом, ну чуть поддаю иногда задом, а руки по бокам коробки. А Мариначька там внутри стараиццо. А я привык, ее там за ушком почесать, или челку с глаз убрать. А вместо этого геометрические формы целлюлозно-бумажного изделия ощущаю.
А тут откуда нивазьмись Санёг. И такой, превед Павлег, кагдилла, чо в каропке? А я чо ему скажу? Там лежит мая Зануссь, и я с ней сичас ибуссь? Хорошо успел Мариночьку предупредить шепотом. Типо сильно нишуршы и без подобострастия пожалусто там внутри. Ну а этот иблан, хотя я на нево не в обиде, сам также поступил бы, как йобнет по каропке. Ногой!
Мне карочи перестали сосать сразу. Ну я сверху на крышку прилег так, чтобы у друга от внезапного открытия ящега пандорры инфаркцыя не случилась. И как можно спокойнее говорю:
- Мудак ты, Саша, если ты щас хоть один жидкокристаллический индикатор мне разбил, тебе песда.
А он, извини, я не знал, я думал пустая. Хуле пустая? Ну попробовал он ее приподнять конешно. Мариночька вес имеет все-таки. Попыжился он немного и урыл потихому...
А в коробке слышу какое-то движение началось. Ща вылезет моя недососавшая и все тогда. И я нарочно так кричу на всю улетсу:
- Здрась, дядь Сереж! А Марина выйдет? - слышу движение прекратилось.
- Кто там? - голос из коробки меня спрашивает.
- Кто-кто! Отец твой вон идет! - шепчу сверху, - сиди не высовывайся.
- Бляяя! - Мариночька говорит.
- Да ненадо мне помогать, я сам типо, Маринке превед передавайте, - кричу опять.
- Бляяя! - Мариночька опять чота повторило это слово.
- Ты давай продолжай, совсем чуть-чуть осталось, - это я опять шепотом.
И только я что-то тепловлажное ощутил опять, чувствую кто-то меня по плечу так легонько - тук-тук. Ну я всем корпусом не могу же повернуццо! И башка нихуя не на шарнирах. Ну глянул так в бок нимнога... И чота Мариначькино "Бляяя!" у меня с губ и сорвалось. И прямо в Светкено летсо и угодило.
А я ж не видел ее сколько! Мы ж с ней вот с таких лет! И она напротив меня встает и говорит:
- Павлег, я тут думала долго...
А в коробке же звукоизоляции нет нихуя! Ладно там пенопласт был, или стекловата какая. Сосед наверно корабликов наделает флотилию целую, педораз. И Мариночька каждое слово слышит же!
Ну и начинаю скрябать по коробке ногтями. Глушу "радио свободы" так сказать. А Светка, прям на полном серьезе, говорит люблю тебя Павлег, и жить без тебя нимагу. А я в ответ только коробку чешу. А хуй мне там внутри исправно сосут. Я уж и губу закусывал и думал о постороннем, а конец адинхуй неминуем.
Светка чота говорит, правельные слова вообщем. И в упор на меня смотрит. А мы же с ней давно уже знакомы-то! И не один раз она мой ибальнег во время кончины видала. Ну как-то он у меня непроизвольно искажаеццо чтоли. И вот я ево скривил, хоть и старалссо очень непринужденно выглядеть. А Светка:
- Павлег, что с тобой?
- Чота с серццем,- говорю, - вызови скорую скорей...
- Ой, Паш, щас...
- Да не по сотовому! Вон аффтомат там за углом...
И только она вроде бы уже побежала, смотрит... на лавке туфли стоят. И она тоже встала... И не только она, блять! Толи я коробку чесать перестал, пока за грудь хваталссо театрально, толи Мариначьке там уже надоело сидеть... Нннаа! Сюрпрайс блять! Светка в слезы, мне паиблу хлоп! Мариначька тоже сообразила по какой щеке для симметрии надо приложиццо...
Одно хорошо, когда створки раскрывались, я хуй, пользуясь случаем, вынул. И спрятал от глаз подальше. И чота мысли у меня такие, что он мне теперь только напасцать... На неопределенный срок. Да ладна, прарвемссо!!!
ЗЫ: За "пядь" - пасиб, батанег! Бугага!
©MGmike
Tuesday, October 16, 2007
Monday, October 15, 2007
Спам (не знаю почему так названо :)
два друга бухают:
- слышь, тебя когда нить жена палила, когда ты дрочишь в сортире?
- неа, никада не палила...
- правда ахуенное место :-)
У меня был знакомый, у него был брат. Назовём их: «Брат-1» и «Брат-2». Брату-1 было 24 года, и он был женат. Назовём его жену: «Ира». Ире было 22 года, а Брату-2, 19. Братья 1 и 2 жили с родителями в двухкомнатной «брежневской » квартире. Маленькая такая квартирка, около пятидесяти квадратов. Когда родители братьев вышли на пенсию, они отправились жить поближе к природе, в дачное садоводство. Сначала, братья остались вдвоём, а потом Брат-1 подженился на Ире, и они стали втроём вести совместное хозяйство.
Брат-1, как и все новоиспечённые молодожёны, самозабвенно соединялся с Ирой в различных позах. Фантазия у Брата-1 не отличалась неординарностью, и поэтому, понятие «различные позы», в данном случае, носит весьма условный характер. Однако, Ира была достаточно раскованной и импульсивной женщиной, и сдабривала процесс соития громкими нескромными «охами», «ахами» и прочими «давай-даваями».
Девятнадцатилетний Брат-2, как и большинство девятнадцатилетних оболтусов, имел замусоленный журнал под матрасом и непросыхающее полотенце под подушкой. Точнее, он имел свою руку, а журнал и полотенце… это были его девайсы.
Стенки в панельных домах ужасно тощие и звукопроницаемые. Поэтом, не удивительно, что эротичные «давай-даваи» Иры не могли проскочить мимо ушей Брата-2, и, в совокупности с журналом и полотенцем, вскоре, так же, приобрели статус неотъемлемого девайса. Саунд-трек к рукоблудству, так сказать.
Было бы ошибкой, думать, что Брат-2 имел какие-то виды на жену Брата-1. Нет, он вёл себя с ней в высшей степени корректно и, можно сказать, «по-братски». Саунд-треки были, как бы, отдельно от Иры, т.е. не олицетворённые. Брат-2 никогда б не предложил Ире «перепихнуться», более того, если б Ира сама предложила ему это, он бы отказался. Скудофантазный Брат-1 не мог удовлетворить Иру, как бы ей хотелось, поэтому она регулярно уединялась в душе и имела себя поочерёдно: струёй, мочалкой и флакончиком от шампуня. Это были её девайсы. Брат же 2, как говориться, «просёк фишку», и параллельно с вхождением в душ Иры входил в туалет. Он становился на стульчак, и прильнув к вентиляционной решётке (странные проекты у этих «брежневских» квартир… зачем делать вентиляцию из туалета в ванную?), пялился на Иру с девайсами, и рукоблудствовал. Это был его четвёртый, видео – девайс. А девайсы Иры были, как бы, под-девайсами Брата-2.
Заметьте, у скудофантазного Брата-1 был всего один девайс – Ира. Такой он был, действительно, скудофантазный! Хоть, и старший, по возрасту, но куда ему до младшего с его девайсовым деревом!
Всё шло своим чередом, каждый юзал свой девайс, и меж родственниками наблюдалась полная гармония, приближающаяся к идилии. Однако, у всякой идилии существует неотвратимый момент кризиса. И вот как это было: Брат-2 проснулся ранним утром, ласковый лучик солнца скользнул по его лицу, шее, далее по оттопыренному одеялу… Брат-2 проснулся много позже своего неутомимого джойстика. Джойстик проснулся час назад и ждал воздействия девайсов. Точнее, у джойстика был один девайс – рука. А уж у руки… короче, чтобы не путать вас структурой системы девайсов Брата-2, скажу так: Брат-2 проснулся от желания дрочить. А в соседней комнате Брат-1 и Ира проснулись от желания ебаться. Препятствий к осуществлению желаний ни у кого из них не было и, все трое, безотлагательно принялись воплощать эти самые желания.
Брат-1 «отстрелялся» первым. Он всегда и во всём был первым, этот Брат-1. Ира побежала «отстреливаться» в ванную, а Брат-2 в туалет. С сосредоточенными каменными лицами они столкнулись в коридоре, пробурчали друг-другу «доброе утро», и одновременно щёлкнули шпингалетами. Ира уселась в ванну, растопырила ноги и без предисловий вонзила в себя шампуневый флакон. Брат-2 прилип к вентиляционной решётке и сделал несколько пробных «качков». Ира простонала: «Оух»… Брат-2 затаил дыхание и провёл джойстиком по холодному кафелю…
Брат-1 в это время, зевнул и захотел отлить. Думая о чём-то своём, больше бессознательно, он прошлёпал в туалет и достаточно сильно дёрнул дверь, и… и наступил кризис… Брат-1 увидел Брата-2. Скудной фантазии Брата-1 вполне хватило, чтобы оценить ситуацию, и он, открыв было рот для изрыгания ругательств и прочего, застыл на пороге туалета. Брат-2 тоже увидел Брата-1. Джойстик его немедленно превратился в тряпочку, нога соскользнула со стульчака и Брат-2 упал. Но не на пол. Потеряв равновесие, Брат-2 воткнулся ногой в сливное отверстие унитаза. Было больно, да и нога поломалась. И не просто поломалась, а открытым образом, так что кость высунулась наружу. Противная такая белая кость в красном ореоле лохмотьев мясца… Брат-2 истошно заорал как уёбок Витас. Брат-1 из соучастия заорал так же.
В этот момент флакон шампуня находился в Ире на максимально возможной глубине. Услышав двух Витасов сразу, Ира вздрогнула, и склизкий флакон, выскользнув из пальчиков, был поглощён жадным влагалищем. Ира тупо уставилась на захлопнувшуюся пизду…
И вот, орущий Брат-1 смотрит на изуродованную ногу орущего Брата-2, а из ванной странной походкой выходит молчащая голая Ира. В глазах её ужас, она, даже не спрашивает, что случилось. Она подходит к Брату-2 и сдавленно говорит: «Мне нужно к доктору»… она поворачивает голову в сторону распахнутой двери туалета, видит Брата-2 с его ужасной ногой и её тело сжимает рвотный спазм. Ира блюёт на лицо Брату-1 его же спермой, и, благодаря спазму, выстреливает в пол флаконом от шампуня. Брат-1, увидев этот странный «выкидыш», перестаёт кричать. Он берёт шампунь в руки и непонимающе смотрит на свою жену…
В замке входной двери что-то щёлкает, дверь распахивается, и в квартиру входят родители братьев. Они привезли с дачи огурчики и помидорчики для салата и домашних заготовок. Ира убегает в комнату, Брат-1 идёт в ванную ставить шампунь на полочку, Брат-2 орёт, родители вызывают Скорую помощь… После этого эксцесса, родители, прежде чем приехать, предварительно звонили по телефону (да и вообще звонили, спрашивали, как дела); Брать-1 каждый раз при соитии стал спрашивать у Иры, кончила ли она; Ира изменила список девайсов, исключив из него разного рода флакончики; Брату-2 добрые доктора поставили титановую пластину в ногу, а выписавшись из больницы, он съехал на съёмную квартиру.
То есть, понятно, да? Качество личной жизни и безопасное использование девайсов на прямую зависит от качества шпингалетов в вашей квартире.
© Тигр. (Только маленький)
- слышь, тебя когда нить жена палила, когда ты дрочишь в сортире?
- неа, никада не палила...
- правда ахуенное место :-)
У меня был знакомый, у него был брат. Назовём их: «Брат-1» и «Брат-2». Брату-1 было 24 года, и он был женат. Назовём его жену: «Ира». Ире было 22 года, а Брату-2, 19. Братья 1 и 2 жили с родителями в двухкомнатной «брежневской » квартире. Маленькая такая квартирка, около пятидесяти квадратов. Когда родители братьев вышли на пенсию, они отправились жить поближе к природе, в дачное садоводство. Сначала, братья остались вдвоём, а потом Брат-1 подженился на Ире, и они стали втроём вести совместное хозяйство.
Брат-1, как и все новоиспечённые молодожёны, самозабвенно соединялся с Ирой в различных позах. Фантазия у Брата-1 не отличалась неординарностью, и поэтому, понятие «различные позы», в данном случае, носит весьма условный характер. Однако, Ира была достаточно раскованной и импульсивной женщиной, и сдабривала процесс соития громкими нескромными «охами», «ахами» и прочими «давай-даваями».
Девятнадцатилетний Брат-2, как и большинство девятнадцатилетних оболтусов, имел замусоленный журнал под матрасом и непросыхающее полотенце под подушкой. Точнее, он имел свою руку, а журнал и полотенце… это были его девайсы.
Стенки в панельных домах ужасно тощие и звукопроницаемые. Поэтом, не удивительно, что эротичные «давай-даваи» Иры не могли проскочить мимо ушей Брата-2, и, в совокупности с журналом и полотенцем, вскоре, так же, приобрели статус неотъемлемого девайса. Саунд-трек к рукоблудству, так сказать.
Было бы ошибкой, думать, что Брат-2 имел какие-то виды на жену Брата-1. Нет, он вёл себя с ней в высшей степени корректно и, можно сказать, «по-братски». Саунд-треки были, как бы, отдельно от Иры, т.е. не олицетворённые. Брат-2 никогда б не предложил Ире «перепихнуться», более того, если б Ира сама предложила ему это, он бы отказался. Скудофантазный Брат-1 не мог удовлетворить Иру, как бы ей хотелось, поэтому она регулярно уединялась в душе и имела себя поочерёдно: струёй, мочалкой и флакончиком от шампуня. Это были её девайсы. Брат же 2, как говориться, «просёк фишку», и параллельно с вхождением в душ Иры входил в туалет. Он становился на стульчак, и прильнув к вентиляционной решётке (странные проекты у этих «брежневских» квартир… зачем делать вентиляцию из туалета в ванную?), пялился на Иру с девайсами, и рукоблудствовал. Это был его четвёртый, видео – девайс. А девайсы Иры были, как бы, под-девайсами Брата-2.
Заметьте, у скудофантазного Брата-1 был всего один девайс – Ира. Такой он был, действительно, скудофантазный! Хоть, и старший, по возрасту, но куда ему до младшего с его девайсовым деревом!
Всё шло своим чередом, каждый юзал свой девайс, и меж родственниками наблюдалась полная гармония, приближающаяся к идилии. Однако, у всякой идилии существует неотвратимый момент кризиса. И вот как это было: Брат-2 проснулся ранним утром, ласковый лучик солнца скользнул по его лицу, шее, далее по оттопыренному одеялу… Брат-2 проснулся много позже своего неутомимого джойстика. Джойстик проснулся час назад и ждал воздействия девайсов. Точнее, у джойстика был один девайс – рука. А уж у руки… короче, чтобы не путать вас структурой системы девайсов Брата-2, скажу так: Брат-2 проснулся от желания дрочить. А в соседней комнате Брат-1 и Ира проснулись от желания ебаться. Препятствий к осуществлению желаний ни у кого из них не было и, все трое, безотлагательно принялись воплощать эти самые желания.
Брат-1 «отстрелялся» первым. Он всегда и во всём был первым, этот Брат-1. Ира побежала «отстреливаться» в ванную, а Брат-2 в туалет. С сосредоточенными каменными лицами они столкнулись в коридоре, пробурчали друг-другу «доброе утро», и одновременно щёлкнули шпингалетами. Ира уселась в ванну, растопырила ноги и без предисловий вонзила в себя шампуневый флакон. Брат-2 прилип к вентиляционной решётке и сделал несколько пробных «качков». Ира простонала: «Оух»… Брат-2 затаил дыхание и провёл джойстиком по холодному кафелю…
Брат-1 в это время, зевнул и захотел отлить. Думая о чём-то своём, больше бессознательно, он прошлёпал в туалет и достаточно сильно дёрнул дверь, и… и наступил кризис… Брат-1 увидел Брата-2. Скудной фантазии Брата-1 вполне хватило, чтобы оценить ситуацию, и он, открыв было рот для изрыгания ругательств и прочего, застыл на пороге туалета. Брат-2 тоже увидел Брата-1. Джойстик его немедленно превратился в тряпочку, нога соскользнула со стульчака и Брат-2 упал. Но не на пол. Потеряв равновесие, Брат-2 воткнулся ногой в сливное отверстие унитаза. Было больно, да и нога поломалась. И не просто поломалась, а открытым образом, так что кость высунулась наружу. Противная такая белая кость в красном ореоле лохмотьев мясца… Брат-2 истошно заорал как уёбок Витас. Брат-1 из соучастия заорал так же.
В этот момент флакон шампуня находился в Ире на максимально возможной глубине. Услышав двух Витасов сразу, Ира вздрогнула, и склизкий флакон, выскользнув из пальчиков, был поглощён жадным влагалищем. Ира тупо уставилась на захлопнувшуюся пизду…
И вот, орущий Брат-1 смотрит на изуродованную ногу орущего Брата-2, а из ванной странной походкой выходит молчащая голая Ира. В глазах её ужас, она, даже не спрашивает, что случилось. Она подходит к Брату-2 и сдавленно говорит: «Мне нужно к доктору»… она поворачивает голову в сторону распахнутой двери туалета, видит Брата-2 с его ужасной ногой и её тело сжимает рвотный спазм. Ира блюёт на лицо Брату-1 его же спермой, и, благодаря спазму, выстреливает в пол флаконом от шампуня. Брат-1, увидев этот странный «выкидыш», перестаёт кричать. Он берёт шампунь в руки и непонимающе смотрит на свою жену…
В замке входной двери что-то щёлкает, дверь распахивается, и в квартиру входят родители братьев. Они привезли с дачи огурчики и помидорчики для салата и домашних заготовок. Ира убегает в комнату, Брат-1 идёт в ванную ставить шампунь на полочку, Брат-2 орёт, родители вызывают Скорую помощь… После этого эксцесса, родители, прежде чем приехать, предварительно звонили по телефону (да и вообще звонили, спрашивали, как дела); Брать-1 каждый раз при соитии стал спрашивать у Иры, кончила ли она; Ира изменила список девайсов, исключив из него разного рода флакончики; Брату-2 добрые доктора поставили титановую пластину в ногу, а выписавшись из больницы, он съехал на съёмную квартиру.
То есть, понятно, да? Качество личной жизни и безопасное использование девайсов на прямую зависит от качества шпингалетов в вашей квартире.
© Тигр. (Только маленький)
Friday, October 12, 2007
Попадос Семеныча
Я плакал :):):):) Ненормативня лексика, но написанно обалденно:)
В тот день Семеныч неожиданно вернулся с улицы неотпижженым. Это само по себе нехуйово настораживало, а когда он зашёл на кухню, залпом въебал из горла целых полтора глотка водки и, покашляв пару минут, улыбнулся во все свои четыре с половиной зуба, стало окончательно ясно: к нашему многострадальному дому, похрюкивая от предвкушения, уже вовсю приближается очередной пиздец модели «здрасьте, а я к Семенычу»…
И точно – в следующую секунду Семеныч растянул свою мегалыбу ещё шире (я её когда на ночь вспоминаю, до сих пор без клеенки спать не ложусь), перегнулся через стол и доверительно прошамкал: «Саныч, ты охуеешь – я через агентство с бабой познакомился! Вечером в гости придет». Я не то чтобы охуел, я блять вместе с котлетой чуть полвилки не откусил и водкой подавился, а этот горбатый меня даже по спине не похлопал. Засвистел какую-то хуйню и приплясом в комнату свою съебался. Казанова блять недобитый.
Я кое-как откашлялся и попытался представить себе, что за самка могла клюнуть на этот оживший кошмар генного инженера. Варианта было всего два: либо у неё должно быть ниибаццо большое и доброе сердце – либо ниибаццо большая и страшная тушка. Вспомнив ещё раз Семенычеву улыбку, я понял, что про вариант с сердцем по-любому придётся забыть: не может же быть, чтобы женщина полностью состояла из сердца, весила пятьсот килограмм и при этом еще могла бы с кем-то знакомиться. Так что не оставалось мне ничего другого, как вслушиваться в Семенычев свист (который пиздец как напоминал брачную песнь обкурившегося ужа) и тихо бояться приближающегося вечера.
Оказалось, зря боялся. Надо было не бояться, а вещи собирать и в лес, к партизанам съебываться. Где-то около семи вечера в прихожей раздался звонок, и буквально через пару секунд два глухих удара в дверь. С потолка посыпалась побелка и всякие пауки, со стены сорвался и недоуменно повис на одном гвозде портрет Товарища Че, даже вечно тарахтящий холодильник в прихожей вдруг пару раз чихнул и замолчал. И только контуженный дедок из соседней квартиры вдруг забыл про свою немоту и завопил про каких-то йобанных Гансов, йобанного старшину и йобанную атаку, но тут раздался ещё один удар и дедок замолчал, а охуевшая дверь, решив что лучше позор чем смерть, сдалась и распахнулась. В проеме на фоне освещенного коридора чернел силуэт. Не, не так: чернел Силуэтище блять.
Постояв без движения секунд пять, гостья тихо пробасила «Ыы, чобля, спите все чтоли…» и вдруг заорала: «Сё-о-ома, тыгдебля-а-а?!». От её крика у меня пиздец как заложило уши и почему-то потемнело в глазах. Сначала я так и подумал: Всё, БС, пиздец - полопались нахуй твои глазки, прощай любимая порнуха; но потом разглядел слабый свет с улицы и понял, что полопались всего лишь лампочки в парадной. А я же темноты и так с детства боюсь, а тут ещё с Этим на расстоянии грамотного рывка… Так бы я наверно и скончался там рано поседевшим зассанцем, если бы из последних сил всё же не нащупал выключатель и не включил свет в прихожей. И тут же пожалел об этом: если бы Колю Валуева скрестить с Ющенко и с рождения кормить чистым протеином пополам с диоксидом, то выросшая лет через тридцать хрень как раз и сошла бы за родственника вечерней гостьи. Только помельче и посимпатичней децл. Незамутненные сознанием глазки гостьи до ахуения быстро адаптировались к переходам «песдец как темно – я ебу как светло» и цепко скрестились где-то в районе моей переносицы. А я, почувствовав резкий позыв ломануться куда-нибудь до ближайшего толчка, вдруг понял, что мои собственные ноги предали меня и совершенно забили хуй на все мои команды типа «Съёбываемся, блять!». Гостья медленно двинулась в мою сторону…
И тут из своей комнаты наконец-таки выпорхнул Семеныч – в хуй пойми из какого музея спижженом костюме в крупную чёрно-белую полоску (на два размера меньше чем надо), все двадцать четыре волоса залакированы «под Гитлера», а лицо густо излеплено клочками газеты на израненной в сражениях с бритвой коже. Семёныч меня опять удивил: вместо того, чтобы обосраццо от открывшегося зрелища, он вдруг включил свою неотразимую лыбу и шагнул к чудищу навстречу, протягивая трясущиеся от нетерпения ручонки. «Саныч, знакомься – это Зина. Зина, знакомься – это Саныч» - гундосо протараторил Семёныч и попытался обнять свою новую подругу, но пальцы его так и не смогли сцепиться – не хватило всего каких-то полметра. «Зина» - пробасила Зина и резким движением схватила мою неосторожно протянутую ладонь. По квартире поплыл отчетливый скрип костей и мое тихое поскуливание. Адским усилием мне все же удалось вызволить свою руку из плена и отбежать на безопасное расстояние, но Зина почему-то не бросилась за мной чтобы добить и съесть, а повернулась к Семенычу и ласково пробасила: «Ну чё, Сёма, показывай, где тут наша комнатабля, гыгы». И, ободряюще улыбнувшись, слегка хлопнула его по плечу.
Семёныч вдруг исчез. Только что он стоял передо мной и счастливо лыбился – и вдруг его уже нет. Только кусочки газеты с ебанутым видом типа «А куда это делось Семенычево еблище?» сиротливо кружась в воздухе, тихо опускаются на пол. А я стою с не менее ебанутым выражением на лице и тоже не могу вкурить: а куда это оно в самом деле делось? На счастье для моей и без того ебанутой психики, Семеныч (который, оказывается, всего лишь отправился в полет на крыльях любви от Зининого шлепка) куда-то там у себя въебался и тихонько заныл, а Зина, не выключая улыбки, с неожиданной быстротой скользнула вслед за ним и захлопнула за собой дверь. Бедный Че от очередной встряски дома все-таки наебнулся на пол и окончательно там затих, боясь привлекать к себе лишнее внимание, а я так и остался стоять посреди коридора, с единственной мыслью в голове: всё-таки Зинина улыбка покруче Семенычевой. Потому что у неё зубов на полтора больше.
Где-то минут через двадцать мои ноги наконец прекратили забастовку, и я мелкими шажками по стеночке пробрался в свою комнату, где и затаился, безрезультатно пытаясь уснуть под скрипы кровати, басовитые вздохи Зины и писклявое поскуливание Семеныча. Ближе к полуночи, когда скрипы стали понемногу переходить в Зинины «Нутычобля», а давление в мочевом пузыре превысило норму раз в пятнадцать, я всё-таки решил предпринять вылазку в туалет. Потихоньку приоткрыв дверь и просунув в коридор голову, я уже собрался выходить, когда дверь в Семенычеву комнату вдруг распахнулась. Оттуда выскочил голый Семёныч и резво поскакал к спасительной двери в подъезд, но из комнаты вдогонку за ним внезапно метнулась Зинина лапища, в которой и скрылись Семенычевы ступни. Причём полностью. Низ Семеныча как-то резко затормозил, тогда как сам Семёныч всё ещё ломился к окну, из-за чего в соответствии со всеми законами физики ебло Семеныча описало нехуйовую такую дугу и с громким треском вонзилось зубами в паркет.
Зинина рука с зажатым в ней Семенычем начала медленно скрываться в комнате, а я вдруг вспомнил все ужастики, которые смотрел в жизни и понял, что снимали их реально ботаники, которые ничего страшного в жизни и не видели. За Семенычем на полу оставались сквозные борозды от ногтей с обломками паркетной плитки, но прервать неторопливое движение наверное не смогли бы и пара БТРов, тянущих Семеныча в другую сторону. Перед тем, как окончательно исчезнуть, Семёныч из последних сил зацепился зубами за порог, но после очередного рывка Зины скрылся внутри комнаты вместе с порогом и затих. И тут из комнаты вышла сама Зина. До этого я реально думал, что дальше охуеть уже не смогу, но как же жестоко я ошибался… Возьмите какую-нибудь бегемотиху, оденьте её в портупею с цепями, обколите виагрой и закройтесь с ней в одном помещении – и вы меня поймёте. Пендосский «Шок и Трепет» по сравнению с этим – обыкновенный «Треск и Шёпот» блять. «Треск и Шептунок» даже.
Это был пиздец, полный и безоговорочный. Даже окно казалось мне охуенным путем к спасению, не смотря ни на четвертый этаж, ни на сваленный внизу строительный мусор – вот только не было у меня времени решётки грызть… А Зина всё ближе… Вот она уже в комнате… Тянет свою лапу ко мне, забившемуся в угол кровати… Я зажмурился, а Зина вдруг сказала: «Бум-м-м бля!» и затихла. Открыв глаза, я почему-то вместо Зины обнаружил перед собой расцарапанного Семеныча, с чугунной сковородкой в руках. А потом и Зинину жопу, которая даже в лежачем положении возвышалась над кроватью чуть ли не на полметра. «Бе-бе-бежим б-б-бля…» - проблеял Семеныч и резво поковылял к выходу, как-то неестественно расставляя ноги. Ясен хуй, уговаривать меня не пришлось, и уже через пару минут я, подгоняемый ревом разъяренного Зверя, вовсю съёбывался в направлении ближайшей подруги – благо жила она напротив.
С утра, когда кошмары прошедшей ночи немного отступили, я всё же решился наведаться домой. Зины уже, слава богу, не было, а разъёбанную ей в хлам обстановку Семеныч потихоньку восстановил. Даже почти без пиздюлей. Точнее почти без переломов. Еще примерно с год я прятался под кровать при любом подозрительном шуме с лестничной площадки, но Зина в нашем доме так больше и не объявилась. Хуле, сковородка походу заговоренная попалась.
А Семеныч так до сих пор при слове «Зина» мертвым притворяется и вонять сцуко начинает… Бывало скажешь скажешь ему что-нибудь вроде: «Семеныч, я вот только что из магаЗИНА…» - и всё, пиздец: зима, не зима – а окна на ночь открывай…
© Кагвсигдаваш БС aka Бушш Средний
В тот день Семеныч неожиданно вернулся с улицы неотпижженым. Это само по себе нехуйово настораживало, а когда он зашёл на кухню, залпом въебал из горла целых полтора глотка водки и, покашляв пару минут, улыбнулся во все свои четыре с половиной зуба, стало окончательно ясно: к нашему многострадальному дому, похрюкивая от предвкушения, уже вовсю приближается очередной пиздец модели «здрасьте, а я к Семенычу»…
И точно – в следующую секунду Семеныч растянул свою мегалыбу ещё шире (я её когда на ночь вспоминаю, до сих пор без клеенки спать не ложусь), перегнулся через стол и доверительно прошамкал: «Саныч, ты охуеешь – я через агентство с бабой познакомился! Вечером в гости придет». Я не то чтобы охуел, я блять вместе с котлетой чуть полвилки не откусил и водкой подавился, а этот горбатый меня даже по спине не похлопал. Засвистел какую-то хуйню и приплясом в комнату свою съебался. Казанова блять недобитый.
Я кое-как откашлялся и попытался представить себе, что за самка могла клюнуть на этот оживший кошмар генного инженера. Варианта было всего два: либо у неё должно быть ниибаццо большое и доброе сердце – либо ниибаццо большая и страшная тушка. Вспомнив ещё раз Семенычеву улыбку, я понял, что про вариант с сердцем по-любому придётся забыть: не может же быть, чтобы женщина полностью состояла из сердца, весила пятьсот килограмм и при этом еще могла бы с кем-то знакомиться. Так что не оставалось мне ничего другого, как вслушиваться в Семенычев свист (который пиздец как напоминал брачную песнь обкурившегося ужа) и тихо бояться приближающегося вечера.
Оказалось, зря боялся. Надо было не бояться, а вещи собирать и в лес, к партизанам съебываться. Где-то около семи вечера в прихожей раздался звонок, и буквально через пару секунд два глухих удара в дверь. С потолка посыпалась побелка и всякие пауки, со стены сорвался и недоуменно повис на одном гвозде портрет Товарища Че, даже вечно тарахтящий холодильник в прихожей вдруг пару раз чихнул и замолчал. И только контуженный дедок из соседней квартиры вдруг забыл про свою немоту и завопил про каких-то йобанных Гансов, йобанного старшину и йобанную атаку, но тут раздался ещё один удар и дедок замолчал, а охуевшая дверь, решив что лучше позор чем смерть, сдалась и распахнулась. В проеме на фоне освещенного коридора чернел силуэт. Не, не так: чернел Силуэтище блять.
Постояв без движения секунд пять, гостья тихо пробасила «Ыы, чобля, спите все чтоли…» и вдруг заорала: «Сё-о-ома, тыгдебля-а-а?!». От её крика у меня пиздец как заложило уши и почему-то потемнело в глазах. Сначала я так и подумал: Всё, БС, пиздец - полопались нахуй твои глазки, прощай любимая порнуха; но потом разглядел слабый свет с улицы и понял, что полопались всего лишь лампочки в парадной. А я же темноты и так с детства боюсь, а тут ещё с Этим на расстоянии грамотного рывка… Так бы я наверно и скончался там рано поседевшим зассанцем, если бы из последних сил всё же не нащупал выключатель и не включил свет в прихожей. И тут же пожалел об этом: если бы Колю Валуева скрестить с Ющенко и с рождения кормить чистым протеином пополам с диоксидом, то выросшая лет через тридцать хрень как раз и сошла бы за родственника вечерней гостьи. Только помельче и посимпатичней децл. Незамутненные сознанием глазки гостьи до ахуения быстро адаптировались к переходам «песдец как темно – я ебу как светло» и цепко скрестились где-то в районе моей переносицы. А я, почувствовав резкий позыв ломануться куда-нибудь до ближайшего толчка, вдруг понял, что мои собственные ноги предали меня и совершенно забили хуй на все мои команды типа «Съёбываемся, блять!». Гостья медленно двинулась в мою сторону…
И тут из своей комнаты наконец-таки выпорхнул Семеныч – в хуй пойми из какого музея спижженом костюме в крупную чёрно-белую полоску (на два размера меньше чем надо), все двадцать четыре волоса залакированы «под Гитлера», а лицо густо излеплено клочками газеты на израненной в сражениях с бритвой коже. Семёныч меня опять удивил: вместо того, чтобы обосраццо от открывшегося зрелища, он вдруг включил свою неотразимую лыбу и шагнул к чудищу навстречу, протягивая трясущиеся от нетерпения ручонки. «Саныч, знакомься – это Зина. Зина, знакомься – это Саныч» - гундосо протараторил Семёныч и попытался обнять свою новую подругу, но пальцы его так и не смогли сцепиться – не хватило всего каких-то полметра. «Зина» - пробасила Зина и резким движением схватила мою неосторожно протянутую ладонь. По квартире поплыл отчетливый скрип костей и мое тихое поскуливание. Адским усилием мне все же удалось вызволить свою руку из плена и отбежать на безопасное расстояние, но Зина почему-то не бросилась за мной чтобы добить и съесть, а повернулась к Семенычу и ласково пробасила: «Ну чё, Сёма, показывай, где тут наша комнатабля, гыгы». И, ободряюще улыбнувшись, слегка хлопнула его по плечу.
Семёныч вдруг исчез. Только что он стоял передо мной и счастливо лыбился – и вдруг его уже нет. Только кусочки газеты с ебанутым видом типа «А куда это делось Семенычево еблище?» сиротливо кружась в воздухе, тихо опускаются на пол. А я стою с не менее ебанутым выражением на лице и тоже не могу вкурить: а куда это оно в самом деле делось? На счастье для моей и без того ебанутой психики, Семеныч (который, оказывается, всего лишь отправился в полет на крыльях любви от Зининого шлепка) куда-то там у себя въебался и тихонько заныл, а Зина, не выключая улыбки, с неожиданной быстротой скользнула вслед за ним и захлопнула за собой дверь. Бедный Че от очередной встряски дома все-таки наебнулся на пол и окончательно там затих, боясь привлекать к себе лишнее внимание, а я так и остался стоять посреди коридора, с единственной мыслью в голове: всё-таки Зинина улыбка покруче Семенычевой. Потому что у неё зубов на полтора больше.
Где-то минут через двадцать мои ноги наконец прекратили забастовку, и я мелкими шажками по стеночке пробрался в свою комнату, где и затаился, безрезультатно пытаясь уснуть под скрипы кровати, басовитые вздохи Зины и писклявое поскуливание Семеныча. Ближе к полуночи, когда скрипы стали понемногу переходить в Зинины «Нутычобля», а давление в мочевом пузыре превысило норму раз в пятнадцать, я всё-таки решил предпринять вылазку в туалет. Потихоньку приоткрыв дверь и просунув в коридор голову, я уже собрался выходить, когда дверь в Семенычеву комнату вдруг распахнулась. Оттуда выскочил голый Семёныч и резво поскакал к спасительной двери в подъезд, но из комнаты вдогонку за ним внезапно метнулась Зинина лапища, в которой и скрылись Семенычевы ступни. Причём полностью. Низ Семеныча как-то резко затормозил, тогда как сам Семёныч всё ещё ломился к окну, из-за чего в соответствии со всеми законами физики ебло Семеныча описало нехуйовую такую дугу и с громким треском вонзилось зубами в паркет.
Зинина рука с зажатым в ней Семенычем начала медленно скрываться в комнате, а я вдруг вспомнил все ужастики, которые смотрел в жизни и понял, что снимали их реально ботаники, которые ничего страшного в жизни и не видели. За Семенычем на полу оставались сквозные борозды от ногтей с обломками паркетной плитки, но прервать неторопливое движение наверное не смогли бы и пара БТРов, тянущих Семеныча в другую сторону. Перед тем, как окончательно исчезнуть, Семёныч из последних сил зацепился зубами за порог, но после очередного рывка Зины скрылся внутри комнаты вместе с порогом и затих. И тут из комнаты вышла сама Зина. До этого я реально думал, что дальше охуеть уже не смогу, но как же жестоко я ошибался… Возьмите какую-нибудь бегемотиху, оденьте её в портупею с цепями, обколите виагрой и закройтесь с ней в одном помещении – и вы меня поймёте. Пендосский «Шок и Трепет» по сравнению с этим – обыкновенный «Треск и Шёпот» блять. «Треск и Шептунок» даже.
Это был пиздец, полный и безоговорочный. Даже окно казалось мне охуенным путем к спасению, не смотря ни на четвертый этаж, ни на сваленный внизу строительный мусор – вот только не было у меня времени решётки грызть… А Зина всё ближе… Вот она уже в комнате… Тянет свою лапу ко мне, забившемуся в угол кровати… Я зажмурился, а Зина вдруг сказала: «Бум-м-м бля!» и затихла. Открыв глаза, я почему-то вместо Зины обнаружил перед собой расцарапанного Семеныча, с чугунной сковородкой в руках. А потом и Зинину жопу, которая даже в лежачем положении возвышалась над кроватью чуть ли не на полметра. «Бе-бе-бежим б-б-бля…» - проблеял Семеныч и резво поковылял к выходу, как-то неестественно расставляя ноги. Ясен хуй, уговаривать меня не пришлось, и уже через пару минут я, подгоняемый ревом разъяренного Зверя, вовсю съёбывался в направлении ближайшей подруги – благо жила она напротив.
С утра, когда кошмары прошедшей ночи немного отступили, я всё же решился наведаться домой. Зины уже, слава богу, не было, а разъёбанную ей в хлам обстановку Семеныч потихоньку восстановил. Даже почти без пиздюлей. Точнее почти без переломов. Еще примерно с год я прятался под кровать при любом подозрительном шуме с лестничной площадки, но Зина в нашем доме так больше и не объявилась. Хуле, сковородка походу заговоренная попалась.
А Семеныч так до сих пор при слове «Зина» мертвым притворяется и вонять сцуко начинает… Бывало скажешь скажешь ему что-нибудь вроде: «Семеныч, я вот только что из магаЗИНА…» - и всё, пиздец: зима, не зима – а окна на ночь открывай…
© Кагвсигдаваш БС aka Бушш Средний
Thursday, October 11, 2007
ADVICE FOR ANYONE MOVING TO TEXAS
1. Save all manner of bacon grease. You will be instructed later how to use it.
2. Just because you can drive on snow and ice does not mean we can. Just stay home the two days of the year it snows.
3. If you do run your car into a ditch, don't panic. Four men in the cab of a four wheel drive with a 12-pack of beer and a tow chain will be along shortly. Don't try to help them. Just stay out of their way. This is what they live for.
4. Don't be surprised to find movie rentals & bait in the same store.
5. Remember: "Y'all" is singular. "All y'all" is plural. "All y'all's" is plural possessive.
6. Get used to hearing, "You ain't from around here, are you?"
7. If you are yelling at the person driving 15 mph in a 55 mph zone, directly in the middle of the road, remember, many folks learned to drive on a model of vehicle known as John Deere, and this is the proper speed and lane position for that vehicle.
8. If you hear a redneck exclaim, "Hey, y'all, watch this!" Stay out of his way. These are likely the last words he will ever say.
9. Get used to the phrase "It's not the heat, it's the humidity". And the collateral phrase "You call this hot? Wait'll August."
10. There are no delis. Don't ask.
11. In conversation, never put your hand on a man's shoulder when making a point, especially in a bar.
12. Chili does NOT have beans in it.
13. Brisket is not 'cooked' in an oven
14. Don't tell us how you did it up there. Nobody cares.
15. If you think it's too hot, don't worry. It'll cool down-in December.
16. We do TOO have 4 Seasons: December, January, February, and Summer!
17. A Mercedes-Benz is not a status symbol. A Ford F-150 is.
18. If someone tells you "Don't worry, those peppers aren't hot" you can be certain they are.
19. If you fail to heed my warning in #18 above, be sure to have a bowl of guacamole handy. Water won't do it.
20. Rocky Mountain oysters are NOT oysters. Don't ask.
21. If someone says they're "fixin" to do something, that doesn't mean anything's broken.
22. Don't even think of ordering a strawberry daiquiri. What you really mean to say is 'Margarita.'
23. If you don't understand our passion for college and high school football just keep your mouth shut.
24. The value of a parking space is not determined by the distance to the door, but the availability of shade. (so true )
25. If you see a slower moving vehicle on a two lane road pull onto the shoulder that is called "courtesy".
26. BBQ is a food group. It does NOT mean grilling burgers and hot dogs outdoors.
27. No matter what you've seen on TV, line dancing is not a popular weekend pastime.
28. "Tea" = Iced Tea. There is no other kind.
29. Everything goes better with Ranch dressing.
2. Just because you can drive on snow and ice does not mean we can. Just stay home the two days of the year it snows.
3. If you do run your car into a ditch, don't panic. Four men in the cab of a four wheel drive with a 12-pack of beer and a tow chain will be along shortly. Don't try to help them. Just stay out of their way. This is what they live for.
4. Don't be surprised to find movie rentals & bait in the same store.
5. Remember: "Y'all" is singular. "All y'all" is plural. "All y'all's" is plural possessive.
6. Get used to hearing, "You ain't from around here, are you?"
7. If you are yelling at the person driving 15 mph in a 55 mph zone, directly in the middle of the road, remember, many folks learned to drive on a model of vehicle known as John Deere, and this is the proper speed and lane position for that vehicle.
8. If you hear a redneck exclaim, "Hey, y'all, watch this!" Stay out of his way. These are likely the last words he will ever say.
9. Get used to the phrase "It's not the heat, it's the humidity". And the collateral phrase "You call this hot? Wait'll August."
10. There are no delis. Don't ask.
11. In conversation, never put your hand on a man's shoulder when making a point, especially in a bar.
12. Chili does NOT have beans in it.
13. Brisket is not 'cooked' in an oven
14. Don't tell us how you did it up there. Nobody cares.
15. If you think it's too hot, don't worry. It'll cool down-in December.
16. We do TOO have 4 Seasons: December, January, February, and Summer!
17. A Mercedes-Benz is not a status symbol. A Ford F-150 is.
18. If someone tells you "Don't worry, those peppers aren't hot" you can be certain they are.
19. If you fail to heed my warning in #18 above, be sure to have a bowl of guacamole handy. Water won't do it.
20. Rocky Mountain oysters are NOT oysters. Don't ask.
21. If someone says they're "fixin" to do something, that doesn't mean anything's broken.
22. Don't even think of ordering a strawberry daiquiri. What you really mean to say is 'Margarita.'
23. If you don't understand our passion for college and high school football just keep your mouth shut.
24. The value of a parking space is not determined by the distance to the door, but the availability of shade. (so true )
25. If you see a slower moving vehicle on a two lane road pull onto the shoulder that is called "courtesy".
26. BBQ is a food group. It does NOT mean grilling burgers and hot dogs outdoors.
27. No matter what you've seen on TV, line dancing is not a popular weekend pastime.
28. "Tea" = Iced Tea. There is no other kind.
29. Everything goes better with Ranch dressing.
Аквариум для одинокого мужчины
...без коментариев...
Работа у меня была спокойная и дебильная. Сутки через трое. Шиковать не приходилось, но на жизнь хватало. Одному, конечно. В семье я как добытчик не котировался, а потому в свободное от работы время ещё и подхалтуривал, превращаясь постепенно в ишака. Но странное дело: чем больше напрягался, тем меньше видел благосклонности от супруги, отчего начал впадать в состояние пьянства и алкоголизма с завидной регулярностью. Чем реже и хуже я видел её с глазу на глаз, тем безопаснее складывалась наша семейная жизнь. Придя с работы, я всё чаще видел её гостей. Меня сажали за стол, но выпивая и закусывая, я вдруг обнаруживал, что обнесён блюдом. Когда я пытался говорить, жена одёргивала меня, давая понять, что примитивные речи напрягают приглашённых. И кидала взгляды, однозначно наводящие на конфузливую мысль, что я просто неприличен. Затем она стала возвращаться невпопад, и вместо объяснений сразу садилась на телефон, обзванивая по списку всех, включая и сотрудников, с которыми только что рассталась. Разговоры длились часами. Я пил пиво, тупо глядя в телевизор и прислушиваясь к гудящим ногам. Ложился спать. Постепенно, чтобы «не мешать», она стала спать отдельно. Затем даже вид моего пролетарского натруженного тела начал вызывать в ней неприязнь. Это было убого и банально, и так же банально закончилась.
Как? Да как обычно и бывает. Сидел, пиво пил. Телевизор что - то там бубнил про неустренность мироздания в отдельно взятой стране. И всё замыкалось на том, что денег нет. Опять уворовали, и опять, почему-то у тех, у кого их и не было. Один широкий господин горячится и кричит, что на всех не напасёшься. Центр, мол, всё честно отрядил, но страна то гигантская, рассосались по дороге две лепты. Другой, посуше, горячится про себя, скулами подёргивает, но вежливо так гнёт свою линию. «Мало дали. Если бы поболее отстегнули, то глядишь, что-нибудь бы и доехало.» Ох, думаю, козлы вы все, козлы поганые. Что же это за беда в нашей Расее происходит? Вечно, блин: кесарю кесарево, Божье Богу, а народ не при делах… Жена вошла, я ей говорю взволнованно: «Маша, ну ведь попухли все уже наверху, кашки-борзянки переели, как ты думаешь?!». Она на меня поглядела с тусклым отвращением, и спрашивает: «А тебе-то что за дело?» Я говорю: «Мне то по барабану на все эти долгосрочные социальные программы и депутатские игрища, но как мужику неприятно, что всё через жопу делается. Мне не нравится, что президент в «хате» порядок не наведёт, как любой нормальный смотрящий. Петухам место под лавкой, а не наверху горлопанить. Их вообще дело маленькое…» « Тебе что, -- говорит,-- президент не нравится, а?» И со своим этим недобрым прищуром замерла в тяжёлом ожидании. Я уже тогда что-то суровое почувствовал, но по простодушной доверчивости продолжаю…Дурак, дурак ёй-богу! Послал бы её в прекрасное далёко, да и смотрел спокойно футбол с лучшими друзьями. «Степаном Разиным» и «Емелей с чесноком». Да нет, возбудили народные избранники хуже «Виагры». «Почему не нравится? Вполне приличный президент. Давно уже не видал, чтобы Главный мог с немцами по-немецки, с русскими по-русски, а с чурбанами методом прямого ввода. И всё без бумажки. Это очень приятно лицезреть. Только вот почему он всю эту шушеру не передавит? Из них же каждого второго надо зарезать, как мальчика, а остальных – передушить, как девочек». «Ты бы, -- говорит мне, -- не паясничал, а деньги шёл зарабатывать, как все нормальные люди. А то одно название – мужик. Только попой тарахтеть и умеешь по поводу и без. Власть ему не нравится! Какой народ, -- такая и власть. Мне тоже много чего не нравится в тебе, так я же молчу…» И ещё минут десять надо мною глумилась, дрянь. Я даже пиво не допил, встал и ушёл в расстроенных чувствах.
Поехал к приятелю. Взял для затравки поллитру, раскатали её в темпе джаза. Он мне ответный ход. Посидели. Затем ход конём в виде портвейна, а дальше ничего не помню. Затемнение в глазах, а наутро сильная боль в лобных долях….
…слышу: Кирилл, друг, тоже зашевелился. На кухню прошлёпал, позвенел там заманчиво, но вернулся ни с чем, а точнее с гитарой. Сел напротив на стул и лады перебрал, от чего меня чуть не вытошнило. Музыку я люблю, но только трезвый, то есть по случаю. Это явно совсем другой был, несчастный случай. Я ему:
--Слушай, Кирилл, затормози с исполнением авторской песни, а лучше поведай, как нас вчера с тобой накрыло?
--Да ты какой-то буйный, -- отвечает, -- вчера прибыл. Телевизор порывался в окно выкинуть, и всю Госдуму назвал поимённо. Причём, замечу, с очень точными, ёмкими характеристиками.
--Ну извини, --говорю,-- за телевизор. Я против твоего телевизора ничего не имею. А жене я, часом, не отзванивался?
Он задумчиво, непроизвольно, ещё один запил произвёл, а потом на меня посмотрел большими серыми глазами, и изложил следующее:
--Звонил, конечно. Часа в четыре ночи. Я тебя отговаривал, но тебя пёрло уже не по- детски. Она трубку бросала, а тебя переклинило. Наговорил ей много разного интересного. И очень красочно, думаю не в бровь, а в глаз.
--Про целлюлит на мозгах не говорил? – слабая надежда ещё теплилась в глубине поломанной похмельем души.
--Говорил. И не только на мозгах, и не только про целлюлит.
Я застонал. Всё тайное когда то становится явным. Вот и перешёл мой невнятный душевный шёпот в искромётное соло. Кирилл смотрел на меня с тупым похмельным сочувствием, и ничем не мог помочь, кроме как…
--А выпить у нас чего-нибудь осталось?
Он покачал головой. «Кошмар, -- подумал я, -- ужас. Конец!»
Через два дня после моего пьяного ночного бунта жена сменила замок, и без долгой преамбулы заявила об окончании наших тесных отношений. Квартира была её, а поэтому я получил пару сумок барахла, кассету с любимым фильмом и напутствие «не унывать и постараться стать мужиком» Затем дверь захлопнулась навсегда. Я решил, что насрано, и бодрым сорокалетним юношей двинулся в беззаботную холостяцкую жизнь.
В начале нашей совместной жизни с Марьей Павловной Костько, бывшей моею супругой, проживали в коммунальной квартире на 6 семей. Обои в комнате были цвета гепатитной мочи. Патологический оттенок, пробуждающий низменные инстинкты. Потом была другая комната: обои цвета запёкшейся крови с золотым узором. В этой комнате хорошо было читать Шопенгауэра и думать о судьбах России. В отдельной квартире ремонт провернули. Не совсем европейский, конечно, но с претензией. Обои под покраску поклеили. Мне, если честно, чего-нибудь травяного хотелось, жизнерадостно- зелёненького. Чтоб при свете дня жить хотелось, а когда вечером торшер, -- глаз отдыхал. Но жена на розовом настояла. Меня от розового тошнит, даже от портвейна, но выбирать не приходилось. Слабая женщина в своём праве любого в бараний рог согнёт, не только такого тихого гедониста как я.
Теперь просыпаюсь в комнате с зелёными обоями. Дождался, наконец. Эту комнату я почти задарма снимаю у бабушки покойной подруги моего бывшего товарища по работе. Как-то шли мимо, а я тогда, выставленный за порог родного дома, метался в непонятках: как жить, с кем жить, зачем жить…? Зашли к этой бабушке бутылочку распить в спокойной обстановке, по знакомству, а в итоге я там и остался. Бабка по полгода живёт на даче, ей стрёмно, что лихие люди ненароком квартиру обнесут. Я же ей очень импонировал тем, что пишу стихи и тонко разбираюсь в сельском хозяйстве. Мы полночи проговорили с ней о компосте и серебряном веке, а утром она дала мне ключи и пригласила переехать в комнату почившей от передозировки внучки. Думаю, что она скучала по внучке, а я ей просто чем-то её напоминал. В общем-то мне там было неплохо. Комнатка с гулькин …, и душ на кухне, но зато центр и хозяйка не вредная. Курить разрешила и на кухне и в комнате, попросила только, чтобы больших компаний не собирал, и блядей не таскал каждый день новых. У меня ни того, ни другого и не намечалось, так что жили мы мирно. Пил я потихоньку, камерно. Мне даже не звонил никто, так она даже сама начала намекать, что для нестарого ещё мужчины это странновато. Я ей с пафосом объяснил, какие муки испытываю из-за разрыва с супругой, насколько я старомоден, и вообще моногамен как носорог. Она расчувствовалась, прослезилась и утешить попробовала, за бутылочкой винца послала. Мы с ней выпили и поплакали за внучку, за меня, и вообще за жизнь. Неплохо получилось, романтично. Да! Она меня сильно зауважала за умение готовить, что я ей порою и демонстрировал. Так и жили, пока она на дачу не уехала. Я её проводил, на электричку посадил, а сам вернулся в отдельную, на ближайшие несколько месяцев, квартиру. Посидел на кухне, выпил сотку, скептически глянул в окно (напротив стоматологическая клиника), закурил, и жопой почувствовал: что-то будет.
Я вдруг затосковал. Тупо и плотно. Просыпаясь в комнате с зелёными обоями, задумчиво созерцал странную картину – шедевр упокоившейся в бозе наркоманки. Сюрреалистическое нечто в мрачных зелёных тонах. Постельное бельё было салатным, махровый халат изумрудным. В зеркало я наблюдал лицо, в общем и целом сходное с картиной художника Левитана «Заросший пруд». Из под щетины пробивались островки зеленоватой кожи, разорванные тяжёлыми омутами глаз. Со временем нежная нефритовая грусть переросла в плотную малахитовую тоску с тёмными прожилками отчаяния. Прожилки образовывали регулярные, не очень правильной формы круги. Они сдавливали мозг, и, сужаясь, давили всё сильнее и сильнее. В один прекрасный день я, проснувшись с окольцованной отчаянием головой, просто не стал вставать с постели. Я провалялся целый день, попивая из горлышка мерзопакостное бренди( спирт, кофе, сахар) и покуривая «Оптиму». Прикончив бутылку, почувствовал себя уставшим как никогда, и провалился в тяжёлый, без сновидений сон. Может показаться странным, но на следующее утро я ощутил себя более здоровым. Никаких похмельных дел, кроме вялого отупения. Да послевкусие, подаренное мошенниками с орденоносного коньячного завода. Его я убрал чашкой кофе, которую выпил стоя в трусах на кухне и наблюдая за скорбными лицами в учреждении напротив. Есть и мыться не стал, а залез обратно в постель, и задумался на предмет продолжения запоя. И решил не продолжать. Равнодушно и решительно. Я вдруг осознал, что мне совершенно всё равно. Телевизора у меня не было. Магнитофона тоже. Только шелест шин по асфальту, да редкая дробь каблучков нарушали сизую табачную тишину, висящую под потолком моего зелёного безразличного мирка. Это было неплохо, как в аквариуме. Думалось ни о чём. Вместо целенаправленных мыслей и воспоминаний в сознании порою всплывали невнятные, отрывочные картинки. Как пузыри болотного газа. Вдруг вспухнет, булькнет глухо и вонько, да и растворится, будто ничего и не было… Болотце, уютное и тёплое, в котором приятно посидеть, но двигаться лучше с оглядкой.
От прежней хозяйки мне достался диван, шкаф, уродливое трюмо с продавленным пуфиком и книжная полка, на которой подобно семейству беженцев сиротливо жались друг к другу несколько пыльных, побитых жизнью томиков. Эту жалкую кучку я переместил на пол рядом с диваном, чтоб можно было дотянуться, и находясь в полусонном состоянии начал перепахивать всё подряд, бездумно и по диагонали. В девичий наркоманский набор как и полагалось входили в основном предметы культа и первой необходимости. К первым относились: Кастанеда, Берроуз, Кен Кизи и Уэлш. Баян Ширянов, конечно. Новая звезда отечественного беспредела. Ко вторым принадлежала невзрачная подборка женских романов в ярких обложках, и какая-то псевдолитературная срань блатной сучёнки с Рублёвского шоссе. Эта дива решила со скуки отразить свою, удивительную по полноте и насыщенности, жизнь. Большие кошельки, фантастические члены, экстази и кокаин. Секс, наркотики, рок-н-ролл. С некоторой грустью я подумал о хозяйке всего этого культурного наследия. Бедная девчонка! Не успела даже оторваться по полной программе, как завернула ласты от дешёвой таджикской дряни, заправленной стиральным порошком…. Но было ещё две книжки. Одна – роман некоего неизвестного мне японца Мураками. Вторая без обложки, книжный антиквариат. Как я прикинул навскидку, это был сборник буддистских коанов, одни тексты без толкований и сносок. Японец же отличился странным для азиата названием своего романа -- «Норвежский лес», что меня заинтриговало. Я закурил восьмую за утро сигарету и решил попробовать себя в качестве норвежского лесника. Так, от балды.
Читал весь день. Когда комнату придушили сумерки, и читать стало невозможно, я как насосавшийся клещ отвалился от книги и задумался. Ненормальные японские имена, вкупе с парадоксальным сюжетом внесли в моё восприятие приятный элемент абстракции. Хорош или нет был этот писатель, -- ответить с уверенностью я бы не смог. Но то, что его восприятие было конгениально моему нынешнему состоянию, это было совершенно точно. Если бы я взялся за перо, то результат был бы во многом схож, опуская, конечно степень талантливости. Я повертел книжку в руках, и впервые в жизни с удивлением понял, что можно писать книги и жить на это, не разгружая сутками мешки с плитонитом. Жить, занимаясь интересным делом. Жить в параллельном мире, не завися от этой поганой власти, поганого общества потребления и поганых людей. Можно жить свободно. И тут меня прорезала тоска, просто полоснула бритвенным росчерком от виска до гениталий. «Я как говно плыл по реке жизни, да ещё и цеплялся за коряги, подводные камни, пытался задержаться в какой-нибудь вонючей заводи… Я просрал лучшую часть жизни, опарафинился, изъебался до потери пульса – и всё это совершенно НАПРАСНО» Потом я поплакал и заснул.
Проснулся я по утру другим человеком. Что-то я вчера из себя выплакал. Пока разогревался чайник, я позвонил на работу и совершенно равнодушно поставил Егорыча, своего бригадира, в известность, что на работу не выйду. Он что-то лепил в трубку, брызжа слюной и красочными идиомами, но под конец успокоился, и поинтересовался, что со мною стряслось. Напился, говорю, как свинья, и трясёт меня, как гниду казематную. Он подобрел сразу, отмяк. И правильно, говорит, что забил. Мотор с бодуна захлебнётся, вилы выйдут. Похмеляйся, говорит, и не ссы по лыткам, я, мол, прикрою. Спасибо, говорю, добрый человек, ну пока. Пока.
Кофе пью, настроение хоть куда. Дай-ка, думаю, жёнушке протелеграфирую. Она сейчас как раз гимнастику Бобыря делает, или питательный крем смывает тоником, чтобы дневной положить. Под радио «Ностальжи».
-- Привет, --говорю, а радио, точно, нудит тембром Хулио Иглесиаса. – дорогая. Извини, что так рано, но я понял, что ты уже не почиваешь.
-- Кто это? – по голосу понимаю, что поняла, но по привычке начинает рога крутить, собирая две мысли в кучу. – Одну минутку, я музыку потише сделаю….да, алло?
-- Я это, подвергнутый остракизму герой нашего времени, Герострат семейного алтаря, отверженный Гераклит, за темноту речей и мыслей прозванный «Тёмным», -- говорю, а самому смешно становится, как представлю её набрякшую от крема и мыслей физию.
-- Ты что, пьяный уже?! – возмутилась моя красавица. – Лучше уж не звони совсем, чем вот так издеваться. Мне на работу пора, а ты только настроение портишь с самого утра…
-- Да я, Маша, трезвый как стекло. А это шутка, извини, если неудачная. Как ты поживаешь?
-- Твоими молитвами. С тех пор, как ты ушёл, всё хорошо.— оказывается, это я ушёл. Лихо!
-- Светлое чувство больше не теплится?
-- Нету никаких больше чувств, кончились. Сам во всём виноват.-- успокоилась, голос безликий и неприступный, как бетонная стена. – Ну, чего хотел сказать, а то мне некогда?
-- Я просто хотел услышать твой голос. Может, коли тебе некогда, я заеду вечерком, вспомним былое и думы, да заодно мне кое-что забрать у тебя нужно.
-- Нет, вечером я тебя принять не смогу! – как-то оживилась она. – позвони как-нибудь и мы договоримся. А что тебе, кстати, нужно?
-- Ты вечером не одна, как я понимаю? Жуируешь жизнь?
-- Это не твоё дело. У тебя своя жизнь, у меня своя. Я же тебя не спрашиваю: где ты живёшь, и с кем.
-- У бабы одной живу.
-- Ну и хорошо! – а по голосу и не скажешь, что так уж хорошо. – Что за баба-то хоть?
-- Да девчонка ещё совсем, двадцать один год. Но ничего, трудолюбивая зато во всех смыслах. Днём работает, как зверь, а ночью сосёт как пылесос. Любит меня за что-то.
-- Очень за тебя рада. – голосом можно пиво охлаждать. – Кем хоть работает, не проституткой?
-- Нет, штамповщицей на заводе турбинных лопаток. Тихая и глупая, как растение. Красивое, правда. И зарабатывает не кисло, надо признаться…
-- Ну ты докатился, я тебе скажу… -- чувствую, что турбинные лопатки скрасили её первые впечатления о моей избраннице. – работаешь всё там же?
-- Нет, Маша, я уволился нахрен. Квартира есть, денег хватает… Я книгу пишу. Напишу, издам, какие-никакие, но деньги. Мне помочь обещали с издательством. Если покатит, то это уже реальный шанс постараться стать нормальным мужиком.
Она помолчала, переваривая произошедшие в моей жизни метаморфозы.
-- Не знаю, что тебе и сказать…Не работаешь, значит… Пишешь…А мне, своей жене, ты денег как, не собираешься подкинуть, коли решил знаменитостью стать? Сколько лет я тебя кормила, дом тянула…
Тут на меня какая-то благодать накатила. Я глубоко затянулся, выдохнул, и с чувством сказал:
-- Я тебе хочу одну мысль подкинуть, Марья Павловна. ИДИ-КА ТЫ В ЗАДНИЦУ!!!
И повесил трубку.
Не очень хорошо получилось. Но ничего, может оно и к лучшему, спонтанное это безобразие. Как-то полегчало на сердце. «Уберите камни с моих ног». Это хорошо сказано. Далеко в колодках по жизни не продвинешься, да и путаясь в собственных соплях – тоже. А так вот высморкался, пусть и не очень эстетично, зато дышится легко. Жрать что-то захотелось, между прочим…Я сполоснул рожу, оделся и вышел на улицу, на ходу пересчитывая бабосы. Оставалось не много, но голодная смерть не грозила. Продуктов купить? Потом. Готовить не хотелось. Вырвавшись из прокуренной малахитовой шкатулки в солнечное июньское утро, душа желала чего-то светлого и оригинального. Например «Будвайзера» с раками. Посидеть на открытой веранде летнего кафе. Поглазеть на девушек с голыми пупками и аппетитными попками. Заодно и подумать, поразмышлять, посозерцать. Устроить себе Монпарнас в центре Питера. Почему-то сознание того, что ты попиваешь холодное пивко, а не корячишься под мешком на базе, придаёт особый вкус любому пиву. Я остановился у ларька. Попить дорогого пива я мог себе позволить, но вдвое переплачивать за сигареты было бы просто глупо. Передо мною стояла какая-то девица, одетая, мягко говоря, мрачновато, не по сезону. Всё чёрное, включая волосы и лак на ногтях. И круги вокруг глаз. Воскресший Витя Цой, царствие ему небесное. Она явно не могла наскрести дензнаков на любимое пойло, но и переориентироваться сходу тоже было проблемой. Время шло.
--Давай, подруга, я тебе добавлю. – не выдержал я .
Она обернулась и кивнула. Зраки по пять копеек. Отходняк от мульки. Такую поправить – святое дело. Если по уму втёрлась ночью, то её сейчас колбасит -- мама не горюй. Сдохнуть можно.
--Чего хотела приобрести, радость?
--«Хуча», оранжа.
Всё верно. Девять оборотов, глюкоза, витамин С. Пузыри, правда, эти фашистские не в масть, но торчащему на «Джефе» это всё детский лепет, сказки дядюшки Римуса. Какой там пищевод, когда у неё кора мозга облезает.
Я вручил ей банку, закурил и с интересом понаблюдал за процессом регенерации интереса к жизни в этой худосочной особи. Она оперативно управилась с банкой, уже более живыми глазами посмотрела на меня:
-- Сигареты у вас не найдётся?….Пожалуйста.
Ну правильно: дал говна – дай и ложку. Но хоть вежливая.
-- Держи. Зажигалку тоже? – кивает. Ну и наркоман пошёл, прости Господи! Ни хрена у них нет, как дети малые. Хотя и правда дети…
-- Спасибо. А как вас зовут? – начав отживаться, она начала прощупывать меня, раскрутить решила по быстрому, не отходя от кассы. – Меня Маша. Спасибо, что выручили, сейчас подруга подойдёт, лаве принесёт, я вам отдам.
Меня Сидором зовут, говорю, а денег мне твоих не надо, сам проходил эти народные университеты, так что рад был посодействовать. Подруга тоже пучеглазая от бессонницы, или как? Боливар не вынесет двоих, и моё большое сердце двух умирающих не переварит, извиняйте милая барышня. Тут она мне улыбнулась, и я понял, что грустить ей идёт больше, ибо двух передних зубов Маша была лишена. На первоклашку при этом не похожа. Можно было заключить, что это была девушка с тяжёлой судьбой, а связываться с такими неоднозначно. Какой-то Хэмингуэй: проститутка без зубов, подруги всякие бесподобные, апперетивы в девять утра.. У Хэма там всё кончилось не очень – то, хотя… Сам хотел по бульвару Распай в мыслях прогуляться, в Клозери-де-Лила посидеть.
-- Где ты с подругой встречаешься, а то я пожрать собирался. Хочешь, пойдём, пивка попьём, а если стрелка, то…
-- Пошли, я ей отзвонюсь сейчас…-- она извлекла из кармана мобильник. Вот время! На банку денег нет, а труба само собой! Отстал я от жизни, блин, отстал. Пора вдогонку…
Мы сидели под зонтиком, пили холодное пиво, и ели пиццу. Всё дешёвенькое, но я все-таки не Ротшильд. Маша в общих чертах обрисовала мне образ подруги. Согласно её сумбурному описанию, это была девица из весьма обеспеченной семьи, но полная раздолбайка: не торчала, но подтарчивала под настроение, могла выпить, могла перепихнуться, если жизнь так срослась. Училась в универе на историческом, лентяйка была пробитая. Сейчас была в академке, но к осени должна была восстановиться, что было сильно вряд ли, учитывая вползающее в жизнь лето. Было им, лапушкам, по двадцать три года.
--Привет! – около столика стояла девушка, и приветливо улыбалась. При первом беглом осмотре я сглотнул, ощущая шевеление в душе и где-то ниже. Её лёгкое платье выгодно отличалось от погребального одеяния подруги. Ярковато немного, но ей шло. Оно приятно облегало фигуру, выгодно подчёркивая лёгкую, но весьма выпуклую в должных местах конструкцию. Ноги в дорогих лодочках были безупречны. Вдогонку ровный загар и чудные каштановые волосы. Я непроизвольно привстал, подвигая ей стул и страдая от тоски за бесплодно прожитые годы.
-- Маринка, знакомься, это классный мужик, просто супер! Сказал, что он Сидор, но это он гонит. Он приколист, не отстой. Накормил меня, напоил..— беззубая подруга продолжала поток лестных рекомендаций в мой адрес, а я разглядывал Марину, в душе оплакивая свою старость и отсутствие банковского счёта. Она с лёгкой улыбкой слушала некрофильную подругу, и временами поглядывала на меня. Очень приятное лицо, очень. Похожа на Уму Турман в «Криминальном чтиве», только поблагородней. Руки маленькие, лак прозрачный. --…мы тебя здесь и поджидаем. Ты мне принесла?!
--Принесла, принесла, горе ты моё..— Марина извлекла сотню бакинских из весьма недешёвой, простенькой на вид сумки. – Держи, только не упарывайся насмерть.
Та чмокнула её в щёку, выхватила купюру, и одновременно начала нажимать кнопки на трубе, напевая что-то паскудно-жизнерадостное. В последний момент, как бы опомнившись, повернулась к нам: «Заморчимся?» Я отрицательно покачал головой. Марина быстро стрельнула глазами в мою сторону, и к моей немалой радости тоже дала отмашку. Девушка с гиперкариесом на долю секунды изобразила печаль по поводу отказа, но уже что-то возбуждённо дребезжала на тему «что?где?когда?». Закончив переговоры, она залпом допила пиво, сказала, что я суперский чувак, но ей пора.
--Ты со мной до метро? – она уже вскочила, и глядела на Марину спринтерским взглядом с низкого старта. Та покачала головой:
--Нет, Машка, я лучше пива попью с дядей Сидором.
Та внимательно посмотрела на нас, а затем погрозила пальцем:
--Смотрите у меня, проказники! Ну всё, гуд бай, я полетела.
И испарилась, как дым. Мне стало как-то легче дышать, и я обратился к красавице:
--Позвольте вас угостить, Марина? Вино какой страны предпочитаете в это время суток?
--Предпочитаю кружку пива, мастер.
Боже! Она хорошо знала Булгакова. Тут я понял, что безвозвратно погиб. И пошёл за пивом.
Мы живём на ничтожно маленькой планете. А конкретно – в ничтожно маленьком городе. Пересечение судеб порою кажется невероятным, мистическим, запредельным для любой формальной логики. Получив серпом по яйцам от судьбы в качестве семейного человека, я больше двух месяцев вяло шевелил усами и пускал пузыри на дне зелёного аквариума в тихом переулке Центрального района. Наматывал на кулак сопли, пытаясь найти логику в своих отношениях с женой, казнился, психовал, пил, плакал, скулил и малодушно прогибался под тяжестью собственных представлений о жизни. И откуда мне было знать, что в одно прекрасное утро, походя поправив здоровье некой молодой гражданке с частично сожжённым марганцовкой мозгом, я повстречаю женщину своей мечты, прекрасно знающую бывшую хозяйку моего зелёного прокуренного мира. Марина, Маша, и покойная Катя, внучка моей хозяйки, -- все они были одноклассницы, и учились в школе за два квартала от того места, где мы разминались пивком. И более того! «Норвежский лес» и буддийские феньки – это были Маринины книжки. Вчера я склонился над этой книгой, а сегодня надо мной склоняется прекрасное лицо, с закушенной от усердия губой, и полуприкрытыми зелёными глазами. Мои руки сжимают нечто такое, что я видел только в кино, она валится мне на грудь, закрывая зелёный сумрачный мир копною душистых волос, лучше которых я не видел. Вуаля! Мы оба потные и довольные, мир не стоит на месте, земля вертится, всё течёт и изменяется…
Я живу в той же комнатке, но теперь в ней есть письменный стол. Маринка выдала мне свой старенький ноубук. На нём я пишу ей дурацкие рефераты, и скоро буду писать диплом. Папаша платит за это хорошие деньги, и даже пообещал присмотреть мне какую-нибудь необременительную работу. Он оказался вполне приличным мужиком, да и ко мне отнёсся с расположением. Но это не самое важное. Я пишу роман. Ко мне приезжает Марина, я зачитываю ей куски, она даёт мне советы, иногда ругает. Но ей нравится, а если и не нравится – она всё равно подгоняет меня, вливает огонь в мои жилы. Делает она это разнообразно и со вкусом. Если моё произведение окажется полным дерьмом, я напишу что-нибудь другое. Я что-нибудь придумаю. А если не придумаю я , то мы придумаем вместе.
Я живу всё в том же аквариуме, но уже не пискарём или задроченным сомиком. Я жизнерадостно мерцаю яркой коралловой рыбкой.
Я, бля, вуалехвост!
©Шызoff
Работа у меня была спокойная и дебильная. Сутки через трое. Шиковать не приходилось, но на жизнь хватало. Одному, конечно. В семье я как добытчик не котировался, а потому в свободное от работы время ещё и подхалтуривал, превращаясь постепенно в ишака. Но странное дело: чем больше напрягался, тем меньше видел благосклонности от супруги, отчего начал впадать в состояние пьянства и алкоголизма с завидной регулярностью. Чем реже и хуже я видел её с глазу на глаз, тем безопаснее складывалась наша семейная жизнь. Придя с работы, я всё чаще видел её гостей. Меня сажали за стол, но выпивая и закусывая, я вдруг обнаруживал, что обнесён блюдом. Когда я пытался говорить, жена одёргивала меня, давая понять, что примитивные речи напрягают приглашённых. И кидала взгляды, однозначно наводящие на конфузливую мысль, что я просто неприличен. Затем она стала возвращаться невпопад, и вместо объяснений сразу садилась на телефон, обзванивая по списку всех, включая и сотрудников, с которыми только что рассталась. Разговоры длились часами. Я пил пиво, тупо глядя в телевизор и прислушиваясь к гудящим ногам. Ложился спать. Постепенно, чтобы «не мешать», она стала спать отдельно. Затем даже вид моего пролетарского натруженного тела начал вызывать в ней неприязнь. Это было убого и банально, и так же банально закончилась.
Как? Да как обычно и бывает. Сидел, пиво пил. Телевизор что - то там бубнил про неустренность мироздания в отдельно взятой стране. И всё замыкалось на том, что денег нет. Опять уворовали, и опять, почему-то у тех, у кого их и не было. Один широкий господин горячится и кричит, что на всех не напасёшься. Центр, мол, всё честно отрядил, но страна то гигантская, рассосались по дороге две лепты. Другой, посуше, горячится про себя, скулами подёргивает, но вежливо так гнёт свою линию. «Мало дали. Если бы поболее отстегнули, то глядишь, что-нибудь бы и доехало.» Ох, думаю, козлы вы все, козлы поганые. Что же это за беда в нашей Расее происходит? Вечно, блин: кесарю кесарево, Божье Богу, а народ не при делах… Жена вошла, я ей говорю взволнованно: «Маша, ну ведь попухли все уже наверху, кашки-борзянки переели, как ты думаешь?!». Она на меня поглядела с тусклым отвращением, и спрашивает: «А тебе-то что за дело?» Я говорю: «Мне то по барабану на все эти долгосрочные социальные программы и депутатские игрища, но как мужику неприятно, что всё через жопу делается. Мне не нравится, что президент в «хате» порядок не наведёт, как любой нормальный смотрящий. Петухам место под лавкой, а не наверху горлопанить. Их вообще дело маленькое…» « Тебе что, -- говорит,-- президент не нравится, а?» И со своим этим недобрым прищуром замерла в тяжёлом ожидании. Я уже тогда что-то суровое почувствовал, но по простодушной доверчивости продолжаю…Дурак, дурак ёй-богу! Послал бы её в прекрасное далёко, да и смотрел спокойно футбол с лучшими друзьями. «Степаном Разиным» и «Емелей с чесноком». Да нет, возбудили народные избранники хуже «Виагры». «Почему не нравится? Вполне приличный президент. Давно уже не видал, чтобы Главный мог с немцами по-немецки, с русскими по-русски, а с чурбанами методом прямого ввода. И всё без бумажки. Это очень приятно лицезреть. Только вот почему он всю эту шушеру не передавит? Из них же каждого второго надо зарезать, как мальчика, а остальных – передушить, как девочек». «Ты бы, -- говорит мне, -- не паясничал, а деньги шёл зарабатывать, как все нормальные люди. А то одно название – мужик. Только попой тарахтеть и умеешь по поводу и без. Власть ему не нравится! Какой народ, -- такая и власть. Мне тоже много чего не нравится в тебе, так я же молчу…» И ещё минут десять надо мною глумилась, дрянь. Я даже пиво не допил, встал и ушёл в расстроенных чувствах.
Поехал к приятелю. Взял для затравки поллитру, раскатали её в темпе джаза. Он мне ответный ход. Посидели. Затем ход конём в виде портвейна, а дальше ничего не помню. Затемнение в глазах, а наутро сильная боль в лобных долях….
…слышу: Кирилл, друг, тоже зашевелился. На кухню прошлёпал, позвенел там заманчиво, но вернулся ни с чем, а точнее с гитарой. Сел напротив на стул и лады перебрал, от чего меня чуть не вытошнило. Музыку я люблю, но только трезвый, то есть по случаю. Это явно совсем другой был, несчастный случай. Я ему:
--Слушай, Кирилл, затормози с исполнением авторской песни, а лучше поведай, как нас вчера с тобой накрыло?
--Да ты какой-то буйный, -- отвечает, -- вчера прибыл. Телевизор порывался в окно выкинуть, и всю Госдуму назвал поимённо. Причём, замечу, с очень точными, ёмкими характеристиками.
--Ну извини, --говорю,-- за телевизор. Я против твоего телевизора ничего не имею. А жене я, часом, не отзванивался?
Он задумчиво, непроизвольно, ещё один запил произвёл, а потом на меня посмотрел большими серыми глазами, и изложил следующее:
--Звонил, конечно. Часа в четыре ночи. Я тебя отговаривал, но тебя пёрло уже не по- детски. Она трубку бросала, а тебя переклинило. Наговорил ей много разного интересного. И очень красочно, думаю не в бровь, а в глаз.
--Про целлюлит на мозгах не говорил? – слабая надежда ещё теплилась в глубине поломанной похмельем души.
--Говорил. И не только на мозгах, и не только про целлюлит.
Я застонал. Всё тайное когда то становится явным. Вот и перешёл мой невнятный душевный шёпот в искромётное соло. Кирилл смотрел на меня с тупым похмельным сочувствием, и ничем не мог помочь, кроме как…
--А выпить у нас чего-нибудь осталось?
Он покачал головой. «Кошмар, -- подумал я, -- ужас. Конец!»
Через два дня после моего пьяного ночного бунта жена сменила замок, и без долгой преамбулы заявила об окончании наших тесных отношений. Квартира была её, а поэтому я получил пару сумок барахла, кассету с любимым фильмом и напутствие «не унывать и постараться стать мужиком» Затем дверь захлопнулась навсегда. Я решил, что насрано, и бодрым сорокалетним юношей двинулся в беззаботную холостяцкую жизнь.
В начале нашей совместной жизни с Марьей Павловной Костько, бывшей моею супругой, проживали в коммунальной квартире на 6 семей. Обои в комнате были цвета гепатитной мочи. Патологический оттенок, пробуждающий низменные инстинкты. Потом была другая комната: обои цвета запёкшейся крови с золотым узором. В этой комнате хорошо было читать Шопенгауэра и думать о судьбах России. В отдельной квартире ремонт провернули. Не совсем европейский, конечно, но с претензией. Обои под покраску поклеили. Мне, если честно, чего-нибудь травяного хотелось, жизнерадостно- зелёненького. Чтоб при свете дня жить хотелось, а когда вечером торшер, -- глаз отдыхал. Но жена на розовом настояла. Меня от розового тошнит, даже от портвейна, но выбирать не приходилось. Слабая женщина в своём праве любого в бараний рог согнёт, не только такого тихого гедониста как я.
Теперь просыпаюсь в комнате с зелёными обоями. Дождался, наконец. Эту комнату я почти задарма снимаю у бабушки покойной подруги моего бывшего товарища по работе. Как-то шли мимо, а я тогда, выставленный за порог родного дома, метался в непонятках: как жить, с кем жить, зачем жить…? Зашли к этой бабушке бутылочку распить в спокойной обстановке, по знакомству, а в итоге я там и остался. Бабка по полгода живёт на даче, ей стрёмно, что лихие люди ненароком квартиру обнесут. Я же ей очень импонировал тем, что пишу стихи и тонко разбираюсь в сельском хозяйстве. Мы полночи проговорили с ней о компосте и серебряном веке, а утром она дала мне ключи и пригласила переехать в комнату почившей от передозировки внучки. Думаю, что она скучала по внучке, а я ей просто чем-то её напоминал. В общем-то мне там было неплохо. Комнатка с гулькин …, и душ на кухне, но зато центр и хозяйка не вредная. Курить разрешила и на кухне и в комнате, попросила только, чтобы больших компаний не собирал, и блядей не таскал каждый день новых. У меня ни того, ни другого и не намечалось, так что жили мы мирно. Пил я потихоньку, камерно. Мне даже не звонил никто, так она даже сама начала намекать, что для нестарого ещё мужчины это странновато. Я ей с пафосом объяснил, какие муки испытываю из-за разрыва с супругой, насколько я старомоден, и вообще моногамен как носорог. Она расчувствовалась, прослезилась и утешить попробовала, за бутылочкой винца послала. Мы с ней выпили и поплакали за внучку, за меня, и вообще за жизнь. Неплохо получилось, романтично. Да! Она меня сильно зауважала за умение готовить, что я ей порою и демонстрировал. Так и жили, пока она на дачу не уехала. Я её проводил, на электричку посадил, а сам вернулся в отдельную, на ближайшие несколько месяцев, квартиру. Посидел на кухне, выпил сотку, скептически глянул в окно (напротив стоматологическая клиника), закурил, и жопой почувствовал: что-то будет.
Я вдруг затосковал. Тупо и плотно. Просыпаясь в комнате с зелёными обоями, задумчиво созерцал странную картину – шедевр упокоившейся в бозе наркоманки. Сюрреалистическое нечто в мрачных зелёных тонах. Постельное бельё было салатным, махровый халат изумрудным. В зеркало я наблюдал лицо, в общем и целом сходное с картиной художника Левитана «Заросший пруд». Из под щетины пробивались островки зеленоватой кожи, разорванные тяжёлыми омутами глаз. Со временем нежная нефритовая грусть переросла в плотную малахитовую тоску с тёмными прожилками отчаяния. Прожилки образовывали регулярные, не очень правильной формы круги. Они сдавливали мозг, и, сужаясь, давили всё сильнее и сильнее. В один прекрасный день я, проснувшись с окольцованной отчаянием головой, просто не стал вставать с постели. Я провалялся целый день, попивая из горлышка мерзопакостное бренди( спирт, кофе, сахар) и покуривая «Оптиму». Прикончив бутылку, почувствовал себя уставшим как никогда, и провалился в тяжёлый, без сновидений сон. Может показаться странным, но на следующее утро я ощутил себя более здоровым. Никаких похмельных дел, кроме вялого отупения. Да послевкусие, подаренное мошенниками с орденоносного коньячного завода. Его я убрал чашкой кофе, которую выпил стоя в трусах на кухне и наблюдая за скорбными лицами в учреждении напротив. Есть и мыться не стал, а залез обратно в постель, и задумался на предмет продолжения запоя. И решил не продолжать. Равнодушно и решительно. Я вдруг осознал, что мне совершенно всё равно. Телевизора у меня не было. Магнитофона тоже. Только шелест шин по асфальту, да редкая дробь каблучков нарушали сизую табачную тишину, висящую под потолком моего зелёного безразличного мирка. Это было неплохо, как в аквариуме. Думалось ни о чём. Вместо целенаправленных мыслей и воспоминаний в сознании порою всплывали невнятные, отрывочные картинки. Как пузыри болотного газа. Вдруг вспухнет, булькнет глухо и вонько, да и растворится, будто ничего и не было… Болотце, уютное и тёплое, в котором приятно посидеть, но двигаться лучше с оглядкой.
От прежней хозяйки мне достался диван, шкаф, уродливое трюмо с продавленным пуфиком и книжная полка, на которой подобно семейству беженцев сиротливо жались друг к другу несколько пыльных, побитых жизнью томиков. Эту жалкую кучку я переместил на пол рядом с диваном, чтоб можно было дотянуться, и находясь в полусонном состоянии начал перепахивать всё подряд, бездумно и по диагонали. В девичий наркоманский набор как и полагалось входили в основном предметы культа и первой необходимости. К первым относились: Кастанеда, Берроуз, Кен Кизи и Уэлш. Баян Ширянов, конечно. Новая звезда отечественного беспредела. Ко вторым принадлежала невзрачная подборка женских романов в ярких обложках, и какая-то псевдолитературная срань блатной сучёнки с Рублёвского шоссе. Эта дива решила со скуки отразить свою, удивительную по полноте и насыщенности, жизнь. Большие кошельки, фантастические члены, экстази и кокаин. Секс, наркотики, рок-н-ролл. С некоторой грустью я подумал о хозяйке всего этого культурного наследия. Бедная девчонка! Не успела даже оторваться по полной программе, как завернула ласты от дешёвой таджикской дряни, заправленной стиральным порошком…. Но было ещё две книжки. Одна – роман некоего неизвестного мне японца Мураками. Вторая без обложки, книжный антиквариат. Как я прикинул навскидку, это был сборник буддистских коанов, одни тексты без толкований и сносок. Японец же отличился странным для азиата названием своего романа -- «Норвежский лес», что меня заинтриговало. Я закурил восьмую за утро сигарету и решил попробовать себя в качестве норвежского лесника. Так, от балды.
Читал весь день. Когда комнату придушили сумерки, и читать стало невозможно, я как насосавшийся клещ отвалился от книги и задумался. Ненормальные японские имена, вкупе с парадоксальным сюжетом внесли в моё восприятие приятный элемент абстракции. Хорош или нет был этот писатель, -- ответить с уверенностью я бы не смог. Но то, что его восприятие было конгениально моему нынешнему состоянию, это было совершенно точно. Если бы я взялся за перо, то результат был бы во многом схож, опуская, конечно степень талантливости. Я повертел книжку в руках, и впервые в жизни с удивлением понял, что можно писать книги и жить на это, не разгружая сутками мешки с плитонитом. Жить, занимаясь интересным делом. Жить в параллельном мире, не завися от этой поганой власти, поганого общества потребления и поганых людей. Можно жить свободно. И тут меня прорезала тоска, просто полоснула бритвенным росчерком от виска до гениталий. «Я как говно плыл по реке жизни, да ещё и цеплялся за коряги, подводные камни, пытался задержаться в какой-нибудь вонючей заводи… Я просрал лучшую часть жизни, опарафинился, изъебался до потери пульса – и всё это совершенно НАПРАСНО» Потом я поплакал и заснул.
Проснулся я по утру другим человеком. Что-то я вчера из себя выплакал. Пока разогревался чайник, я позвонил на работу и совершенно равнодушно поставил Егорыча, своего бригадира, в известность, что на работу не выйду. Он что-то лепил в трубку, брызжа слюной и красочными идиомами, но под конец успокоился, и поинтересовался, что со мною стряслось. Напился, говорю, как свинья, и трясёт меня, как гниду казематную. Он подобрел сразу, отмяк. И правильно, говорит, что забил. Мотор с бодуна захлебнётся, вилы выйдут. Похмеляйся, говорит, и не ссы по лыткам, я, мол, прикрою. Спасибо, говорю, добрый человек, ну пока. Пока.
Кофе пью, настроение хоть куда. Дай-ка, думаю, жёнушке протелеграфирую. Она сейчас как раз гимнастику Бобыря делает, или питательный крем смывает тоником, чтобы дневной положить. Под радио «Ностальжи».
-- Привет, --говорю, а радио, точно, нудит тембром Хулио Иглесиаса. – дорогая. Извини, что так рано, но я понял, что ты уже не почиваешь.
-- Кто это? – по голосу понимаю, что поняла, но по привычке начинает рога крутить, собирая две мысли в кучу. – Одну минутку, я музыку потише сделаю….да, алло?
-- Я это, подвергнутый остракизму герой нашего времени, Герострат семейного алтаря, отверженный Гераклит, за темноту речей и мыслей прозванный «Тёмным», -- говорю, а самому смешно становится, как представлю её набрякшую от крема и мыслей физию.
-- Ты что, пьяный уже?! – возмутилась моя красавица. – Лучше уж не звони совсем, чем вот так издеваться. Мне на работу пора, а ты только настроение портишь с самого утра…
-- Да я, Маша, трезвый как стекло. А это шутка, извини, если неудачная. Как ты поживаешь?
-- Твоими молитвами. С тех пор, как ты ушёл, всё хорошо.— оказывается, это я ушёл. Лихо!
-- Светлое чувство больше не теплится?
-- Нету никаких больше чувств, кончились. Сам во всём виноват.-- успокоилась, голос безликий и неприступный, как бетонная стена. – Ну, чего хотел сказать, а то мне некогда?
-- Я просто хотел услышать твой голос. Может, коли тебе некогда, я заеду вечерком, вспомним былое и думы, да заодно мне кое-что забрать у тебя нужно.
-- Нет, вечером я тебя принять не смогу! – как-то оживилась она. – позвони как-нибудь и мы договоримся. А что тебе, кстати, нужно?
-- Ты вечером не одна, как я понимаю? Жуируешь жизнь?
-- Это не твоё дело. У тебя своя жизнь, у меня своя. Я же тебя не спрашиваю: где ты живёшь, и с кем.
-- У бабы одной живу.
-- Ну и хорошо! – а по голосу и не скажешь, что так уж хорошо. – Что за баба-то хоть?
-- Да девчонка ещё совсем, двадцать один год. Но ничего, трудолюбивая зато во всех смыслах. Днём работает, как зверь, а ночью сосёт как пылесос. Любит меня за что-то.
-- Очень за тебя рада. – голосом можно пиво охлаждать. – Кем хоть работает, не проституткой?
-- Нет, штамповщицей на заводе турбинных лопаток. Тихая и глупая, как растение. Красивое, правда. И зарабатывает не кисло, надо признаться…
-- Ну ты докатился, я тебе скажу… -- чувствую, что турбинные лопатки скрасили её первые впечатления о моей избраннице. – работаешь всё там же?
-- Нет, Маша, я уволился нахрен. Квартира есть, денег хватает… Я книгу пишу. Напишу, издам, какие-никакие, но деньги. Мне помочь обещали с издательством. Если покатит, то это уже реальный шанс постараться стать нормальным мужиком.
Она помолчала, переваривая произошедшие в моей жизни метаморфозы.
-- Не знаю, что тебе и сказать…Не работаешь, значит… Пишешь…А мне, своей жене, ты денег как, не собираешься подкинуть, коли решил знаменитостью стать? Сколько лет я тебя кормила, дом тянула…
Тут на меня какая-то благодать накатила. Я глубоко затянулся, выдохнул, и с чувством сказал:
-- Я тебе хочу одну мысль подкинуть, Марья Павловна. ИДИ-КА ТЫ В ЗАДНИЦУ!!!
И повесил трубку.
Не очень хорошо получилось. Но ничего, может оно и к лучшему, спонтанное это безобразие. Как-то полегчало на сердце. «Уберите камни с моих ног». Это хорошо сказано. Далеко в колодках по жизни не продвинешься, да и путаясь в собственных соплях – тоже. А так вот высморкался, пусть и не очень эстетично, зато дышится легко. Жрать что-то захотелось, между прочим…Я сполоснул рожу, оделся и вышел на улицу, на ходу пересчитывая бабосы. Оставалось не много, но голодная смерть не грозила. Продуктов купить? Потом. Готовить не хотелось. Вырвавшись из прокуренной малахитовой шкатулки в солнечное июньское утро, душа желала чего-то светлого и оригинального. Например «Будвайзера» с раками. Посидеть на открытой веранде летнего кафе. Поглазеть на девушек с голыми пупками и аппетитными попками. Заодно и подумать, поразмышлять, посозерцать. Устроить себе Монпарнас в центре Питера. Почему-то сознание того, что ты попиваешь холодное пивко, а не корячишься под мешком на базе, придаёт особый вкус любому пиву. Я остановился у ларька. Попить дорогого пива я мог себе позволить, но вдвое переплачивать за сигареты было бы просто глупо. Передо мною стояла какая-то девица, одетая, мягко говоря, мрачновато, не по сезону. Всё чёрное, включая волосы и лак на ногтях. И круги вокруг глаз. Воскресший Витя Цой, царствие ему небесное. Она явно не могла наскрести дензнаков на любимое пойло, но и переориентироваться сходу тоже было проблемой. Время шло.
--Давай, подруга, я тебе добавлю. – не выдержал я .
Она обернулась и кивнула. Зраки по пять копеек. Отходняк от мульки. Такую поправить – святое дело. Если по уму втёрлась ночью, то её сейчас колбасит -- мама не горюй. Сдохнуть можно.
--Чего хотела приобрести, радость?
--«Хуча», оранжа.
Всё верно. Девять оборотов, глюкоза, витамин С. Пузыри, правда, эти фашистские не в масть, но торчащему на «Джефе» это всё детский лепет, сказки дядюшки Римуса. Какой там пищевод, когда у неё кора мозга облезает.
Я вручил ей банку, закурил и с интересом понаблюдал за процессом регенерации интереса к жизни в этой худосочной особи. Она оперативно управилась с банкой, уже более живыми глазами посмотрела на меня:
-- Сигареты у вас не найдётся?….Пожалуйста.
Ну правильно: дал говна – дай и ложку. Но хоть вежливая.
-- Держи. Зажигалку тоже? – кивает. Ну и наркоман пошёл, прости Господи! Ни хрена у них нет, как дети малые. Хотя и правда дети…
-- Спасибо. А как вас зовут? – начав отживаться, она начала прощупывать меня, раскрутить решила по быстрому, не отходя от кассы. – Меня Маша. Спасибо, что выручили, сейчас подруга подойдёт, лаве принесёт, я вам отдам.
Меня Сидором зовут, говорю, а денег мне твоих не надо, сам проходил эти народные университеты, так что рад был посодействовать. Подруга тоже пучеглазая от бессонницы, или как? Боливар не вынесет двоих, и моё большое сердце двух умирающих не переварит, извиняйте милая барышня. Тут она мне улыбнулась, и я понял, что грустить ей идёт больше, ибо двух передних зубов Маша была лишена. На первоклашку при этом не похожа. Можно было заключить, что это была девушка с тяжёлой судьбой, а связываться с такими неоднозначно. Какой-то Хэмингуэй: проститутка без зубов, подруги всякие бесподобные, апперетивы в девять утра.. У Хэма там всё кончилось не очень – то, хотя… Сам хотел по бульвару Распай в мыслях прогуляться, в Клозери-де-Лила посидеть.
-- Где ты с подругой встречаешься, а то я пожрать собирался. Хочешь, пойдём, пивка попьём, а если стрелка, то…
-- Пошли, я ей отзвонюсь сейчас…-- она извлекла из кармана мобильник. Вот время! На банку денег нет, а труба само собой! Отстал я от жизни, блин, отстал. Пора вдогонку…
Мы сидели под зонтиком, пили холодное пиво, и ели пиццу. Всё дешёвенькое, но я все-таки не Ротшильд. Маша в общих чертах обрисовала мне образ подруги. Согласно её сумбурному описанию, это была девица из весьма обеспеченной семьи, но полная раздолбайка: не торчала, но подтарчивала под настроение, могла выпить, могла перепихнуться, если жизнь так срослась. Училась в универе на историческом, лентяйка была пробитая. Сейчас была в академке, но к осени должна была восстановиться, что было сильно вряд ли, учитывая вползающее в жизнь лето. Было им, лапушкам, по двадцать три года.
--Привет! – около столика стояла девушка, и приветливо улыбалась. При первом беглом осмотре я сглотнул, ощущая шевеление в душе и где-то ниже. Её лёгкое платье выгодно отличалось от погребального одеяния подруги. Ярковато немного, но ей шло. Оно приятно облегало фигуру, выгодно подчёркивая лёгкую, но весьма выпуклую в должных местах конструкцию. Ноги в дорогих лодочках были безупречны. Вдогонку ровный загар и чудные каштановые волосы. Я непроизвольно привстал, подвигая ей стул и страдая от тоски за бесплодно прожитые годы.
-- Маринка, знакомься, это классный мужик, просто супер! Сказал, что он Сидор, но это он гонит. Он приколист, не отстой. Накормил меня, напоил..— беззубая подруга продолжала поток лестных рекомендаций в мой адрес, а я разглядывал Марину, в душе оплакивая свою старость и отсутствие банковского счёта. Она с лёгкой улыбкой слушала некрофильную подругу, и временами поглядывала на меня. Очень приятное лицо, очень. Похожа на Уму Турман в «Криминальном чтиве», только поблагородней. Руки маленькие, лак прозрачный. --…мы тебя здесь и поджидаем. Ты мне принесла?!
--Принесла, принесла, горе ты моё..— Марина извлекла сотню бакинских из весьма недешёвой, простенькой на вид сумки. – Держи, только не упарывайся насмерть.
Та чмокнула её в щёку, выхватила купюру, и одновременно начала нажимать кнопки на трубе, напевая что-то паскудно-жизнерадостное. В последний момент, как бы опомнившись, повернулась к нам: «Заморчимся?» Я отрицательно покачал головой. Марина быстро стрельнула глазами в мою сторону, и к моей немалой радости тоже дала отмашку. Девушка с гиперкариесом на долю секунды изобразила печаль по поводу отказа, но уже что-то возбуждённо дребезжала на тему «что?где?когда?». Закончив переговоры, она залпом допила пиво, сказала, что я суперский чувак, но ей пора.
--Ты со мной до метро? – она уже вскочила, и глядела на Марину спринтерским взглядом с низкого старта. Та покачала головой:
--Нет, Машка, я лучше пива попью с дядей Сидором.
Та внимательно посмотрела на нас, а затем погрозила пальцем:
--Смотрите у меня, проказники! Ну всё, гуд бай, я полетела.
И испарилась, как дым. Мне стало как-то легче дышать, и я обратился к красавице:
--Позвольте вас угостить, Марина? Вино какой страны предпочитаете в это время суток?
--Предпочитаю кружку пива, мастер.
Боже! Она хорошо знала Булгакова. Тут я понял, что безвозвратно погиб. И пошёл за пивом.
Мы живём на ничтожно маленькой планете. А конкретно – в ничтожно маленьком городе. Пересечение судеб порою кажется невероятным, мистическим, запредельным для любой формальной логики. Получив серпом по яйцам от судьбы в качестве семейного человека, я больше двух месяцев вяло шевелил усами и пускал пузыри на дне зелёного аквариума в тихом переулке Центрального района. Наматывал на кулак сопли, пытаясь найти логику в своих отношениях с женой, казнился, психовал, пил, плакал, скулил и малодушно прогибался под тяжестью собственных представлений о жизни. И откуда мне было знать, что в одно прекрасное утро, походя поправив здоровье некой молодой гражданке с частично сожжённым марганцовкой мозгом, я повстречаю женщину своей мечты, прекрасно знающую бывшую хозяйку моего зелёного прокуренного мира. Марина, Маша, и покойная Катя, внучка моей хозяйки, -- все они были одноклассницы, и учились в школе за два квартала от того места, где мы разминались пивком. И более того! «Норвежский лес» и буддийские феньки – это были Маринины книжки. Вчера я склонился над этой книгой, а сегодня надо мной склоняется прекрасное лицо, с закушенной от усердия губой, и полуприкрытыми зелёными глазами. Мои руки сжимают нечто такое, что я видел только в кино, она валится мне на грудь, закрывая зелёный сумрачный мир копною душистых волос, лучше которых я не видел. Вуаля! Мы оба потные и довольные, мир не стоит на месте, земля вертится, всё течёт и изменяется…
Я живу в той же комнатке, но теперь в ней есть письменный стол. Маринка выдала мне свой старенький ноубук. На нём я пишу ей дурацкие рефераты, и скоро буду писать диплом. Папаша платит за это хорошие деньги, и даже пообещал присмотреть мне какую-нибудь необременительную работу. Он оказался вполне приличным мужиком, да и ко мне отнёсся с расположением. Но это не самое важное. Я пишу роман. Ко мне приезжает Марина, я зачитываю ей куски, она даёт мне советы, иногда ругает. Но ей нравится, а если и не нравится – она всё равно подгоняет меня, вливает огонь в мои жилы. Делает она это разнообразно и со вкусом. Если моё произведение окажется полным дерьмом, я напишу что-нибудь другое. Я что-нибудь придумаю. А если не придумаю я , то мы придумаем вместе.
Я живу всё в том же аквариуме, но уже не пискарём или задроченным сомиком. Я жизнерадостно мерцаю яркой коралловой рыбкой.
Я, бля, вуалехвост!
©Шызoff
Subscribe to:
Posts (Atom)